Страница 97 из 147
Вацлав Гратц. Безотчетное
Инспектор Гратц вернулся в Париж. С момента, как он увидел холодные глаза Яна Бжиневски, до скрипа знакомых половиц в его фамильном доме прошло чуть более четырех часов. Никогда еще тишина не была такой оглушительной. Он не подумал о том, что нужно позвонить шефу и сообщить о счастливой находке. Виной этой оплошности было не смятение, а естественная уверенность, что человек, возникший перед ним в облике Яна Бжиневски, на самом деле им не являлся.
Если бы Гратц рассказал эту историю самому обычному человеку, например, своему шефу, то, несомненно, по причине подобных сомнений был бы причислен им к особо уставшим сотрудникам, коим срочно необходим отдых. И нет таких оправданий, благодаря которым он мог бы с честью выпутаться из данного недоразумения. В русском кафе, в нескольких кварталах от аэропорта перед ним возникло тело Яна Бжиневски. Но глаза этого человека не имели ничего общего с тем, кого он знал. Ссылаться на интуицию в подобных делах Гратц не любил. Полицейский сыск – дело конкретное, основанное на фактах и только на фактах – экстрасенсорные способности здесь не в тему. Но его уверенность в подлоге была настолько абсолютной, что некоторое время он сознательно искал возможность, не заявлять об увиденном у себя в участке. Имел ли право Вацлав Гратц сообщить начальству, что дело закрыто? И могло ли начальство удовольствоваться теми объяснениями, что дал Гратцу высокопоставленный антиквар, объявленный в розыск?
Гратц смирился, тогда, в Петербурге. Но сейчас, в Париже, он отчетливо понял, - ситуация эта полна недосказанности и неясностей. Слишком многое не сходилось, швы разъезжались, из различных картинок не складывался единый витраж. Вацлав знал, что отныне у него нет никакого права вести официальное расследование. Но кто узнает о том, что он делает в свободное от работы время? Более того:
- Шеф? Информация следующая…
Шеф был не просто доволен, он был счастлив. Можно было закрыть одно из тех дел, которые в отделении сотрудники между собой называли «занозой в заднице», в дополнение к этому благополучный исход сулил начальнику немалое вознаграждение.
- Замечательно, Гратц, я знал, кому поручить такое дело. Молодец…
- Шеф, я хотел бы попросить вас…
- О прибавке? При всей моей любви к вам…
- Нет, я хотел бы отдохнуть…
На другом конце трубки раздался облегченный выдох.
- Господи, конечно, отпуск? Чудесно. Гратц, с завтрашнего дня, нет, с сегодняшнего дня, прямо сейчас. Две недели – твои.
Паковать чемоданы Гратц не считал нужным. Он считал, что в дороге лишний груз не нужен. Взял паспорт, кредитки и вышел в ночь. Еще он не любил оглядываться, но иногда это нужно было сделать. Ведь оглядываются не только те, кто сожалеет о прошлом и не хочет жить в будущем, презирая свое нынешнее. Оглядывают еще и те, кто хочет оторваться от земли, например, Икар, перед разбегом и полетом к солнцу, растопившим его крылья.
Вацлав Гратц обернулся, чтобы посмотреть на то, какой сиротливой была его жизнь, сколько размеренного одиночества населяло уголки его сердца. Он не страдал, как не страдает крестьянин, привыкший к изнурительному труду с детства. Люди привыкают к тому, что становится двойником их сути, к тому, что сопровождает их каждодневно на правах традиций и ритуалов. Власть повторений велика и опасна, она не просто усмиряет мечты и страсти, она выхолащивает все самое живое и пульсирующее, затеняет разум, лишает сомнений и надежд. Именно на такую жизнь оглянулся Вацлав Гратц, вспомнил слова своего наставника и психолога Мирта Карловича – «ты не сможешь победить свой Дар, и даже если это случится, это будет твоим поражением…».
Не о военной тактике думал сейчас инспектор, надевая плащ, и закрывая дом. Он вспоминал глаза двух людей, - совершенно незнакомой ему женщины и друга, ставшего чужим, человека, с которым его связывало нечто большее, чем совместное времяпрепровождение в закрытом пансионате Парижа. Гратц понимал, - химия, возникшая между ними, древнее, чем вся любовь, существовавшая когда-либо на Земле. И еще он чувствовал, что миг счастья подходит к концу, каждого из них ждут года, если не века осеннего одиночества…
Интерриум. В невесомости
Фредерик Лабард пребывал в странном состоянии. Дать ему описание он не мог. Он оказался в ситуации, где существа, созданные Всевышним – Итерны и люди, оказались действующими лицами довольно замысловатой шахматной партии. Сам же Лабард не был ни тем, ни другим. Он был выше людей и Итернов, а значит, не мог до конца понять каждого из них. Его преимущество заключалось в том, что он заранее знал исход партии и даже, несмотря на это, испытывал неподдельный интерес к происходящему.
В момент, когда мы настигли господина Коменданта в состоянии душевной невесомости, он бродил по каменистому ущелью, в лощине которого лежала цветущая долина. Там, накануне нынешней главы, мы оставили в раздумьях Итерна Босха. Туда же направлялась Божена. Вполне возможно, что в скором времени, - в какой именно час, не от нас зависит, - мы повстречаем многих героев этой истории именно в этом месте, на первый взгляд, красивом, но на деле скрывающем множество поворотов и неожиданных смыслов, а подчас и ловушек.
Пока же Фредерик Лабард, полный тайных мыслей, не заметил, как из ближайшего ущелья вышел тот, чей мистический роман околдовал не одно поколение читателей своим дьявольским изяществом и особой напевностью.
- А, Михаил Афанасьевич, признаюсь, не ожидал вас здесь увидеть. Неужели и вас мучают тяжкие думы? – ирония в голосе Лабарда была неявной, но Булгаков ее почувствовал.