Страница 57 из 147
Ян Бжиневски очень хорошо знал нынешний расклад сил, ему были открыты большие знания, - секреты политической возни он презирал, истинные исторические факты, а не те, что предавались огласке, его утомляли, - он стремился к Знанию высшего порядка, которое приходит к человеку лишь в состоянии Просветления или медитации. Он владел методикой изменения сознания, но каждый раз, когда его бессознательное оказывалось в Космосе, его обуревал страх, - нет, не страх смерти, наоборот, страх бесконечности, которая подразумевала нескончаемые скитания и кромешное одиночество. Мир неявный представлялся ему печальной бездной, у которой нет дна, конца и края, в которой время и пространство поглотили друг друга.
И вдруг ему открывается совсем иное – Белая Книга, словно старинная чаша Грааля, расцветает перед ним самым сокровенным, и на поверхность просачиваются факты, о которых до этого момента Ян даже не задумывался, само предположение показалось бы ему непозволительной роскошью. В довершение ко всему в его жизни появляется Божена и мир переворачивается – оказывается, что прочитанное в книге уже было известно кому-то другому, то, что для него явилось откровением, для женщины, которую он даже не знал, было знанием вчерашнего дня. Она рассказала ему о своих путешествиях во снах, и через нее он понял, что Шамбала существует и в нее можно действительно попасть. Еще он узнал, что Шамбала любит разные проявления, и одному тому же человеку она может являться многократно в различных обличиях. Ян многое узнал – для него это было равносильно новой двери, о существовании которой он даже не подозревал. Но вот она выступила из мрака, ее очертания стали видны так ясно, он в полушаге от того, чтобы распахнуть ее – осталось лишь одно – подобрать к замку ключ. О ключах Ян тоже знал предостаточно, более того, он любил головоломки и шарады, - ключ, как символ, как код, через который решается сложная задача, привлекал его больше, чем сама задача. И вот находясь перед новой, самой главной в его жизни дверью, Ян понял, что сможет ее открыть, только, если уйдет.
За пару дней до встречи с Боженой он связался с одним своим знакомым – монахом буддистского монастыря, настоятель которого был у него в долгу. Слова, сказанные с прекрасной смесью гордости и благодарности, сейчас пришлись впору – ситуация вынуждала, подошел срок, когда Ян должен был воспользоваться приглашением. Для ЭТОГО мира он уже ничего не мог сделать, да и сам мир был для него бесполезен. Только там, за тяжелым, сырым камнем, впитавшем в себя шопоты монахов-отшельников, Ян мог погрузиться в самую глубокую медитацию, чтобы оказаться, наконец, в том мире, о котором с таким восхищением и детской искренностью рассказывала ему Божена Иртен. «Умереть, чтобы почувствовать свое бессмертие, остановить свое сердце, чтобы вернуться домой – к солнцу, океану и простору. Туда, где время и пространство слились воедино, как двое преданных любовников, где все вокруг – дом Господень, где каждая мысль обладает силой желания. Запах цветов, шуршание песка, потрескивание огня, шорох волн – все это существует не вне тебя, а в тебе, ты создан из всего этого и твои голод и жажда там будут утолены навсегда…».
Эти слова, сказанные так ясно и светло, с такой иступленной верой, с какой лишь произносятся слова молитв, околдовали его, убаюкали и даже теперь, когда они вновь вспыли в его памяти, их власть над ним была столь велика, что он не сразу заметил впереди, на дороге мужской силуэт. Человек просто стоял посередине шоссе, стоял, как неживой, излучая странное лунное свечение. Глаза заметили его, но разум осознал не сразу, а когда пришло понимание, было поздно, даже реакция опытного водителя не спасла – все, что Бжиневски мог сделать, - резко вывернуть руль, направо, машину повело, и она, приняв позу падающей птицы, несколько раз плавно перевернулась.
Яна Бжиневски поглотила темнота, и он уже не увидел тоскливую улыбку, проступившую на губах виновника аварии, не услышал отдаленный нежный звук, напоминавший перезвон серебряных колокольчиков, и фраза, произнесенная мужчиной, что так неожиданно явился ему на ночной дороге, осталась им неуслышанной: «Божена, я иду…»
Между строк. Фрагмент 3.
Меня так мучает несвершенность. Когда я чувствую, что на волю рвется нечто живое и радостное, а я преграждаю ему путь своими сомнениями. Я предаю моего малыша еще в самом начале, не дав ему родиться. Это преступление против живой души, которая имеет полное право на реализацию. Вчера, в Париже, лавка древностей Яна Бжиневски напомнила мне благословенные времена детства, когда книги Чарльза Диккенса переносили меня в мир драматичный, но уютный, и становилось теплее от мысли, что счастье возможно, надо только потрудиться. А сам хозяин – какая смелость в суждениях, какая гордость, и в то же время в его словах ощущалась тоска могущественного человека, который осознает, что больше ничего не может изменить.
Когда мы с ним говорили, я думала о том, что испытывает человек, которому говорят, что он обречен. Принято думать, что он печалится об уходе, но нет, большинство приговоренных думают о том, чего не сделали и уже не сделают никогда. И это несвершенное, - а я имею в виду именно несвершенное, а не несбывшееся, то, что человек мог сделать, но не совершил по слаБосхти, бездушию или лености, - обретает над человеком власть почти равную воспоминаниям детства. Только перед лицом изначальности мы предстаем такими, какими нас задумал Господь.