Консолио. Предчувствие.

- Вы верите в то, что молодая журналистка, не принадлежащая кругу посвященных, может знать больше, чем…

- Да, именно так. Азар, ты хорошо знаешь, что знание может быть разным.

- Да…

- Тогда зачем ты сомневаешься?

- Меня это пугает. Если столь важная информация так легко дается в чужие руки…

- Когда понимаешь, что рядом есть кто-то более сильный, на душе становится тревожно. Но не бойся, эта девочка не способна нам навредить.

Бжиневски прошел в заднюю комнату, Азар последовал за ним.

- Азар, я хочу тебя попросить – ты всегда был для меня опорой, я стал таким именно благодаря тебе, - казалось, Азар смутился, его взгляд стал нейтрально-потерянным, - но самое главное я скажу сейчас, - отныне многое зависит от Божены, от ее Знания и умения чувствовать, все, чем одарила нас судьба, скоро перейдет к ней. Запомни это и когда придет время, отнесись к ней так, как ты обошелся бы со мной.

Азар кивнул. Ян подошел к стеклянной витрине, под стеклом которой в произвольном порядке лежали несколько камней разной расцветки и формы. Постояв над коллекцией, он повернулся к своему наставнику:

- Я уже многого не увижу, но, знаешь, когда я разговаривал с Боженой, мысль о бессмертии не показалась мне такой абсурдной.

Если бы читатель мог почувствовать то, что всколыхнулось в этом пожилом человеке, выпившем до дна и чашу горя, и чашу радости. Азар Лайош, более похожий на слугу, чем на мастера, любил Яна той древней исконной любовью, что способна охранять на расстоянии. Надо ли говорить, что этот сиротливый мальчик всегда был для него как сын. И теперь слова сказанные учеником прозвучали для него как сердечный удар, слишком пугающе явным был их смысл. Бжиневски уходил, и Азар Лайош отнесся к этим словам, как отец, услышавший весть о смерти своего ребенка.

- Зачем вы так говорите, у вас еще есть время.

- Да, есть, но не здесь. Если верить Белой Книге, истинную жизнь мы проживаем не здесь, а в другом мире, более могущественном и прекрасном.

- Вы говорите о мире непроявленном?

- Я говорю о Единственном мире, необъятном и безграничном, где все происходит по воле человека. А здесь, - Ян с сожалением обвел комнату взглядом, - здесь все временное, это жизнь напрокат, мы проживаем всего лишь кратковременное воплощение, чтобы вернуться домой более совершенными.

- Мастерству можно обучаться где угодно,

- Можно, но этому миру Мастера не нужны, люди не способны понять истинный талант, им милее стразы и феаниты, чем подлинные алмазы, они привечают суррогаты и коронуют бездарность, ибо в таком случае могут не беспокоиться, что их собственная бездарность будет заметна, дар природный доводит их до бешенства, они готовы загрызть его обладателя, лишь бы он не обнажил их пустое нутро. Люди в большинстве своем – существа мелкие, и горе тем, кто от них отличается. Божена – удивительная женщина, она подобна дремлющему лотосу, не осознающему своей красоты и мощи. Но ее время уже близко. Запомни, Азар, что я тебе сказал, - все, о чем тебя попросит Божена, должно быть исполнено, - ты знаешь, о чем я.

С этими словами Ян Бжиневски резко развернулся и пошел к выходу, в середине лавки он чуть-чуть помедлил, провел рукой по текинским коврам, фарфоровым статуэткам, задержал взгляд на иконах, но почти сразу прошел к двери, взялся за ручку, одновременно нащупывая в кармане брюк ключи от машины. Уже выйдя на улицу, он обернулся – на самом пороге лавки древностей стоял его единственный друг, а по сути, отец – Азар Лайош, человек, подаривший ему начальное знание, научивший различать подлинные цвета и чувствовать оттенки, давший ему возможность реализовать себя в этом не самом лучшем из миров. Благодаря этому монаху в душе и страннику, Ян Бжиневски мог сейчас сказать самому себе: «Я прожил эту жизнь не зря». Да, в его жизни многое сбылось, хотя обыватель, скорее всего, мог бы вполне справедливо указать ему на некоторые недоработки, например, отсутствие семьи, корней, привычного набора, свидетельствующего о социальном благополучии. Но именно Азар Лайош, его наставник, гувернер, поверенное лицо, которого люди недалекие имели глупость именовать «серым кардиналом», дал ему серьезную базу и умение строить свою жизнь по нестандартным чертежам. Ян Бжиневски родился для того, чтобы стать Другим. Он им стал. И сожалеть ему было не о чем.

Бжиневски обернулся. Лайош стоял на пороге и молчал, но в этом молчании, во взгляде темно-карих глаз, в которых проступала старческая мутноватость, было столько любви и одиночества, что Ян не выдержал, махнул рукой, и хотя хотел, чтобы движение вышло небрежно-легким, ему это не удалось, волнение выдало себя. Он успокоился уже только в машине. Прикурив, попытался побороть едва заметную дрожь, но и она была для него слабостью. «Старею». Он даже невесело усмехнулся.

Если бы любой их тех, кто читает сейчас эту книгу, узнал, хотя бы одну десятую из того, что знал Ян Бжиневски, он понял, насколько ничтожны и смешны его житейские устремления. Это сродни тому, как если бы путник удовольствовался коркой черного хлеба и стаканом сырой воды, в то время как в нескольких метрах от него стол ломится от невиданных явств. В таком же положении оказываются обманщики-иллюзионисты, на глазах которых мальчик-бедняк из немецкой захудалой деревушки творит настоящее чудо, оторвавшись от земли.

Что мы знаем о чудесах? Этот вопрос мог бы задать любой из героев этого романа-приключения, действительно, что для нас, людей живущих в ХХI веке, значит чудо. Огонь ли в Иерусалиме, что зажигается под Гробом Господним каждый год на Пасху, или египетские пирамиды, по геометрии и гармонии своей подобные, скорее, творениям высшего разума, нежели постройкам рук человеческих. Можно ли назвать чудом то, что трехмесячная девочка падает с седьмого этажа и остается в живых, не получив ни одной серьезной травмы, при этом выясняется, что она родилась семимесячной, 7 числа, седьмого месяца. И, наконец, что хотят нам сказать плачущие иконы, стигматы, проступающие на ладонях обычного школьника, кровоточащие распятия?