Страница 121 из 147
- Если здесь нет границ, еще не значит, что можно вот так подкрадываться. Голос вежливо извинился, - Не говоря уже о том, что с незнакомыми людьми я не разговариваю, - добавила я, уже немного спокойнее.
- Хорошо, позвольте представиться, Фредерик Лабард. Интересно, чтобы сказал милейший мистер Доджсон, увидев вас здесь? Происходящее вам ничего не напоминает? - только сейчас господин Лабард счел нужным проявиться визуально.
- Мистер Доджсон обожал ребусы, математику и шахматы, я терпеть не могу ни первое, ни второе, ни третье.
- И не терпите, - снисходительно отозвался мистер Лабард, - кто вас заставляет, - но позвольте уточнить, вы только что изволили заметить, что ничего о себе не помните, а ваше неприятие ребусов, математики и шахмат – серьезная характеристика.
- Что вы хотите этим сказать?
- Это скорее вопрос для вас?
- Меня никто не может заставить чувствовать, я свободна.
- От чего, позвольте узнать?
- Не от чего, а в чем?
- И в чем же?
- В волеизъявлении, действиях, мыслях.
Лабард задумался.
- То есть здесь вы по своей воле…
Что-то неопределенное, похожее на словесную подковырку, замаячило впереди. Словно сбежавший ребус мистера Доджсона.
- Да, я здесь, потому что этого хочу.
- И при этом, вы не знаете, кто вы есть…
- Меня зовут Мирта Мирек.
- Я не спрашиваю, как вас зовут. Я спрашиваю: кто вы?
Ребус оказался намного сложнее, чем я предполагала. Лабард по-своему был прав, - имя-то свое я помнила, а вот кто я такая – увы.
- Все дело в том, что я решила пока себя ни с кем не идентифицировать.
- И с чем же связана такая вольность?
- Я устала от самой себя. И хочу просто побыть никем.
- Совсем никем?
- Совсем никем.
- Как интересно. И вам хорошо от этого?
- Я бы не сказала.
- Тогда зачем вы отказываетесь от самоидентификации, если комфорта вам это не приносит?
Теперь я задумалась еще сильнее.
- Не думайте так сильно, а то окончательно все забудете.
Этот странный диалог мог придумать, пожалуй, лишь небезызвестный мистер Доджсон, из под чьего ловкого пера появилась девочка Алиса и Волшебная страна парадоксов. Читатели именуют этого острослова и шутника Льюисом Кэрроллом. Но Кэрролла поблизости не оказалось, мне пришлось выпутываться самой.
В таких ситуациях самое лучшее – промолчать. Сделать вид, что ты ничего не слышала. Я так и поступила. Сработало. Спустя время (этим условным понятием я обозначила то недолгое молчание, с помощью которого восстановила свое душевное равновесие) Лабард снова заговорил:
- Когда вы вспомните, зачем вы здесь, все вернется.
- Что именно?
- Прошу, прощения, Мирта, мне пора. Еще кто-то прибыл, я должен его встретить. Ото всей души желаю вам вспомнить.
Лабард поклонился, лукаво улыбнулся и растворился в молочной дымке.
И действительно, после разговора с Лабардом я постепенно стала вспоминать. Первый день, который я помню, вокруг было тихо. Но потом, по мере того, как я вспоминала, очертания вокруг становились более отчетливыми. Потом пришли голоса. И хотя я по-прежнему никого не видела, чувствовала, что в этом месте я не одна. Были еще существа, матово-молочные, неявные. Без центра тяжести и определенной направленности. Они существовали как бы между прочим, фантомно и необязательно. Хотя мне думалось: зачем-то они сюда пришли.
Потом у меня появилась мысль, что я была Человеком. Как только я подумала это, мое тело потяжелело, не так уж и сильно, но все-таки ходить стало труднее. Ноги будто прирастали к земле. Но я все еще не могла понять, что значит быть Человеком. Тогда я вновь пошла на площадь (очень кстати выяснилось, что она существует), подумала о голубях, и они тут же появились.
Они парили над площадью, и во мне расцветало Нечто. Высокое, серебристое, острое. Оно пробивалось сквозь мое непрочное тело, словно хотело сбросить его с себя. Что-то холодноватое, но нежное, тонким сверлышком прокладывало себе дорогу все выше и выше, прямо к моему сердцу. Мне подумалось: а вдруг оно просверлит дырочку прямо в нем и из него вытечет вся кровь. Но потом я вспомнила, что, скорее всего, у меня нет тела, стало быть, и сердца – тоже, так что волноваться не о чем.
Сегодня мне уже чуточку легче. А вчера было нечем дышать. Наверное, так говорят люди, когда им тоскливо. Тоска. Единственное чувство, доставшееся мне по наследству от человеческой сущности. Что Человек делает, когда ему тоскливо? Плачет, смеется, угрюмо молчит, разгадывает ребусы. И тогда я спрашиваю себя: как удержать внутри себя чувства, делающие тебя живой, как сделать так, чтобы они не прорывались наружу и принадлежали только тебе? Как защитить себя от серебристого сверлышка внутри. Люди называют его по-разному: Любовью, Памятью, Одиночеством. Но, по сути, это одно и то же.
Для того, чтобы дать определение чему-то, надо быть от него свободным. Можно ли быть свободным от жизни, любви, надежды, мечты. Наверное, нельзя. А значит, мы так и не определим эти понятия, не найдем им меру.
Кажется, только что я поняла, - в этом пространстве без границ и времени я не случайно. Я пришла сюда по очень важной причине, словно кто-то дал мне поручение, а я дошла до угла и забыла, зачем меня посылали. Немного стыдно. Если ты забываешь о чем-то, значит это не очень важно. Но я уверена, что пребывание в таком месте имеет смысл.
Надеюсь, этот бред сумасшедшего никто никогда не прочтет, у меня ведь нет ни бумаги, ни карандаша. Хотя молчаливый Амнек сказал, что если я найду Проводника, о моей истории узнают люди. «Но зачем тебе это…?». Действительно, зачем мне это, почему люди должны узнать мою историю. Кстати, должна извиниться. Я забыла вам представить моего невидимого друга. Он сказал, что его зовут Амнек. Как вскоре выяснилось, он помнит, что был человеком. В остальном ему не повезло так же, как и мне.