Страница 9 из 11
Его судьба склоняла к признанию правоты восточного учения, утверждавшего, что души, хорошие или плохие, которым не хватило времени для осуществления своих планов на земле, воплощаются вновь. При этом жажда утоления страстей вовлекает их в поток земных привязанностей всё сильнее и сильнее. Соответственно, казалось, что Абдул Гафур был многовековым воплощением самого себя, настолько коварной и одиозной фигурой он являлся. Родившись в семье бедняка, невежественный крестьянский мальчишка сумел избежать пожизненной участи пастушества и устремился к вершинам славы с использованием хитрости, стяжательства и насаждения суеверий. Прежде Абдул Гафур был воином и честолюбивым предводителем фанатиков, потом стал дервишем, затем — всесильным ахундом: благословения и проклятия превратили его в господина эмиров, ханов, халифов и прочих мусульман.
Познакомиться с будущим наставником своего любимого сына он решил незамедлительно.
— Расскажи мне про себя, урус! — сказал ахунд трескучим голосом.
На Яна не мигая смотрела пара серо-зелёных глаз, абсолютно не сочетающихся с внешним обликом их обладателя. Это были глаза юноши — яркие, проницательные, пытливые, завораживающие. А седобородое, испещрённое множеством морщинок лицо и костлявые, тонкие, узловатые пальцы выдавали в нём глубокого старика. Именно разительное отличие более всего потрясло Мицкевича: ясные зеленоватые глаза и сгорбленная тщедушная фигура, дрожащей старческой рукой опирающаяся на шест с серебряным набалдашником. И этот человек управляет всем мусульманским миром?!. Как бы там ни было, но подпоручик Генерального штаба Русской императорской армии достиг своей цели — под видом раба, проданного Бухарским эмиром.
…Накануне отправки Мицкевича из Бухары русские всё-таки вышли на него. Каким образом в охраняемой комнате, где он на тот момент находился, оказался один из его начальников, штабс-капитан Гурьев, прибывший из Санкт-Петербурга, одному богу известно. Пётр Самсонович об этом не стал рассказывать — времени было мало. Ян сам вкратце доложил ему суть дела и приготовился слушать.
— Очень хорошо, что так получилось! — воскликнул Гурьев, поправив на голове чалму и запахнув на груди узбекский халат. — Лучшего и желать не надобно. Наше руководство давно мечтает внедриться в самое подбрюшье Британской Индии. А уж если вы будете при самом Абдул Гафуре!.. В Европе о нём практически ничего неизвестно. Но и там, и у нас в России признают, что он имеет большое влияние на мусульманский мир.
— Какая моя задача, Пётр Самсонович?
— Вам предоставляется карт-бланш. Действуйте на своё усмотрение, вплоть до ликвидации ахунда. Слишком велико его влияние на Музаффара. Нельзя допустить, чтобы эмир соскочил с нашей протекционной орбиты. Сейчас, сами понимаете, не до него — война с турками. Есть мнение, что османы вступили в войну не без одобрения Абдул Гафура, а может, даже по прямой его указке.
Скрипнули петли двери, и за ними послышался громкий шёпот:
— Азиз, сиз учун вақт келди![22]
— Ҳозир келаман![23]
— Как видите, мне пора, подпоручик! Вам желаю крепости духа и удачи! При необходимости уходите на Каир. Там найдёте приют по известному вам адресу и новое задание.
— Ясно, господин штабс-капитан!
— И ещё, Мицкевич… — начал Гурьев и достал из-за пазухи многократно сложенную бумагу. — Думаю, это вас поддержит в трудные минуты. Возьмите!
Ян принял из рук Пётра Самсоновича бумагу, подписанное знакомым почерком: «Вашему Благородию подпоручику Мицкевичу Я. Б.». Письмо было от Ольги.
— Благодарю!
— Прощайте!
Дверь за Гурьевым закрылась, и Мицкевич снова остался наедине со своими мыслями. Зато после посещения штабс-капитана настроение улучшилось. Теперь он по внутренним ощущениям не «урус, проданный в рабство», а офицер Генерального штаба на особом задании. А ещё согревало душу неожиданное письмо Ольги, которое, без сомнения, поддержит его в далёких скитаниях. Она сообщала, что добралась до Оренбурга благополучно и благодарила за это своего спасителя. «Значит, тот сон был в руку!» — подумал Ян. Не зря ему снилась Ольга в заснеженном Оренбурге…
— Что ты молчишь? — повторил вопрос Абдул Гафур. — Мне сказали, что ты знаешь пушту. Или ты предпочитаешь дари?
— Немного знаю, уважаемый Абдул Гафур! — ответил Мицкевич.
— Обращайся ко мне просто — учитель!
— Хорошо, учитель. Я собирался с мыслями. Не знаю, с чего начать свой рассказ.
— Начни со своих родителей. Кто твой отец? Жив ли он? Есть ли у тебя братья, сёстры? В общем, всё по порядку. Я буду слушать…
Старец слегка откинулся на высокие подушки и приготовился внимать. Ясный сосредоточенный взор немигающих глаз ахунда свидетельствовал о захватывающем интересе к рассказу собеседника. Абдул Гафур умел оценивать людей по первому впечатлению. Он уже для себя решил, что для задуманной цели этот молодой, крепкий, по-мужски довольно красивый урус подходит ему. А то, что он сможет переманить его на свою сторону, ахунд не сомневался. Дело даже не в том, что он теперь его раб, скорее наоборот — Абдул Гафур собирается дать урусу полную свободу. Даже приготовит мистический оберег, чтобы ему сопутствовала удача.
Мицкевич огладил отросшую чёрную бороду и начал рассказ:
— Родился я 1 февраля 1269 года по хиджре[24]. Отцу моему было уже 63 года, когда я появился на свет. Поэтому я недолго наслаждался отцовской любовью. Когда мне исполнилось двенадцать лет, он покинул этот бренный мир. А материнской ласки не видел вовсе — матушка умерла при родах. Братьев и сестёр нет — отец, царство ему небесное, женился поздно. Я был единственным и долгожданным ребёнком. Дальнейшее воспитание взял на себя мой дядя — потомственный военный в пятом поколении. Поэтому выбор моей дальнейшей судьбы был очевиден — он отдал меня в Варшавское юнкерское училище. Учился я там прилежно, старательно постигал науки, особенно давались мне иностранные языки и воинское искусство. Без хвастовства могу сказать, что стал лучшим фехтовальщиком училища.
— Да, Сейф аль-Малюк рассказал мне о твоём мастерстве. Восхитился тем, что ты в одиночку раскидал моих заклятых врагов.
— Ну что вы, учитель! Был лишь один поединок с их вождём. Кажется, его звали Пракаш Сингх.
— Это ещё больше характеризует тебя как военного стратега — принял единственно правильное решение и тем самым спас жизнь моему другу. Он хлопочет наградить тебя за это. Проси что хочешь!
— Я теперь ваш раб, учитель! — сказал Мицкевич смиренно — притворства ему было не занимать. — Всё в вашей власти!
— Хорошо, я подумаю над этим. А теперь иди, я немного утомился. Продолжишь свой рассказ завтра.
Ахунд два раза хлопнул в ладоши, и в дверях появился верный слуга Абу Али, чтобы увести Мицкевича. Он проводил Яна на нижний этаж, где ему была приготовлена комната — довольно светлая и пустая, если не считать циновки и покрывала для сна, свёрнутых на полу под окном. Оно выходило на высокий каменный забор, выкрашенный в белый цвет. Подпоручик попытался рассмотреть, что можно увидеть кроме забора. Но тут же из-за угла появился воин с широкой кривой саблей на плече и, расставив ноги, стал пристально смотреть на чужака.
— Да, понял, понял, — сказал вполголоса Ян и, широко улыбнувшись, помахал ему рукой. — Охраняете дом хозяина бдительно… Хвалю! Э-эх! Завалюсь-ка я спать!
Мицкевич развернул циновку, укутался покрывалом и, едва положив голову на подушку, уснул здоровым беспробудным сном.
Глава 5
Княжество Сват. Трудности выбора
Яна Мицкевича разбудил громкий стон, вырвавшийся во сне из собственных уст. Ему привиделось, будто он все ещё сидит в душном бухарском зиндане, закованный в цепи. А узбекские охранники, громко хохоча, поливают его сверху мочой. Он пытается увернуться, но куда там — цепи на руках и ногах не дают это сделать. От унижения и обиды Ян кричит в голос и… просыпается в тёмной комнате, где давеча уснул после приезда в Мингору.