Страница 4 из 14
…черт.
Еще одна комната. Думаю, почему они такие одинаковые. Тетрадь, тетрадь, где она может быть, эта тетрадь, была же, показывала мне… кто? Уже не помню, как её звали, ничего помню, черт, черт…
Открываю секцию дивана, вот и тетрадь, вот и записи в тетради…
…почему их рукописи исчезают вместе с создателями.
Разобраться.
Найти способ сохранять рукописи убитых (зачеркнуто) стертых.
Будь я проклят, если не попаду в журнал, будь я проклят.
Будь ты проклят, думаю я.
Смотрю на свое имя, перечеркнутое крест-накрест. Хочу стереть крест, тут же спохватываюсь, пишу свое имя рядом.
Пиро посмеивается.
Я знаю, что это Пиро. Хотя еще не вижу его. Дергаю из тетради чистые страницы, Пиро фыркает недовольно:
– Мою-то зачем… вон сколько тетрадей лежит, возьмите, да пишите себе…
Меня передергивает:
– Хоть знаете, что я писать собрался?
Снова фырк:
– Про меня писать собрались, ясное дело… только дохлый номер, ведь это же я вас придумал, а не вы меня….
Вздрагиваю:
– А вы… а вы откуда знаете?
Он бледнеет. Ага, есть, получилось, он бледнеет, он сомневается…
…не расходимся – разбегаемся по комнатам, раскрываем тетради, пишем, каждый свое, я думаю, убить мне Пиро, или арестовать за убийства членов клуба, или не надо ничего такого, пусть Пиро просто порядочным человеком станет, ой, это я загнул, порядочным, это ж мне как характер его переписывать придется, начиная с того, как он таким вот стал, может, воспитали так, люби-себя-чихай-на-всех, может, наоборот, воспитывали в строгости, отдавай-уступай-делись, вот он и вырос, и решил делать с точностью до наоборот…
Спохватываюсь, что пока я сижу и думаю, Пиро уже пишет – быстро, легко, кстати, почему мы все пишем от руки, а не на ноутбуке, сейчас какой век вообще, по мне так двадцать первый, а Пиро действие книжки своей про наш клуб в век девятнадцатый какой-нибудь перенес. Тетрадь под моей рукой вздрагивает, превращается в ноут какой-то непонятной фирмы, вовремя спохватываюсь, что надо выдумать себе и зарядник, и розетку, вот та-ак…
ПРОГРАММЫ
WORD
…как-то так…
Думать, думать, это называется – мозговой штурм, так, его родители в детстве достали, делись-делись-уступай, вот он и поклялся, когда вырастет, никому ничего не уступать, все себе, себе, себе. А журнал… пусть его в стенгазету не взяли… не, не в стенгазету, а в местную газетенку, пусть он в городке в маленьком родился и жил, носил свои опусы в газету, а его не взяли… вот он с тех пор мечтал попасть в журнал…
…накатывает удушье, волнами, волнами, сильнее, сильнее, через двери и комнаты вижу своего врага, как он пишет, быстро, борзо, и не на ноутбуке пишет, у него другое что-то в руках, что-то незнакомое, нда-а, похоже, сейчас все-таки не двадцать первый век…
…удушье накатывает резко, сильно, хватаю воздух, воздуха нет, начинаю понимать, пока я выдумывал ему историю, он тупо записал что-то вроде, что я умер, или что меня не было никогда, или сердечный приступ какой-нибудь выдумал…
…хватаю стол, стол не хватается, падаю, кто-то подхватывает меня, да не кто-то, Пиро, хлопает меня по щекам, спохватывается, бежит к своим записям, что-то переправляет…
…с наслаждением вдыхаю.
– Как… как вы догадались? – спрашивает Пиро.
– О… о чем… до… до… дога…
– …ну это вот все… про родителей… про газету… ах, пусть Танечку напечатают, она же девочка, а тыжемальчик, тыжеуступи, и это ты такую фигню в журнал понес, не позорился бы…
Молчу и слушаю. Что-то подсказывает мне, что нужно молчать и слушать. Просто.
Наливаем чай. Пьем сами, не все же чашкам пить.
За окнами идет снег. Здесь всегда идет снег.
– Ну, давайте… продолжать, что ли… – кивает Пиро, – вам какую биографию-то писать?
– В смысле?
– Ну, вы сами-то что хотите? Где родиться хотите, где жить…
– Ой, а знаете, я наследным графом хочу быть… в поместье… родители, дедушка… библиотека огромная… замок, чтобы там по закоулкам прятаться надо было, кузина сколько-то-там-юродная, её в дом жить взяли, а она за мной присматривала… ну так, чтоб не сильно строго, двадцать первый век все-таки…
– Ну, это вы загнули…
– А что я такого загнул, думаете, это написать трудно?
– А, ну да, конечно, мы же пишем… – Пиро смеется.
Садимся писать, каждый выдумывает другому биографию. Страницу за страницей…
…думаю, почему же здесь все-таки все время идет снег.
Сворачиваем нашу общую рукопись, Пиро бормочет что-то, что надо бы еще подредактировать, я отвечаю, что так вообще никогда не сделаем, и вообще, слишком хорошо тоже плохо…
Пиро Кусь хочет прицелиться, протягивает рукопись мне.
Бросаю самолетик.
Сердце делает сальто.
Аплодисменты. Такие, какие бывают, когда кто-то попадает в журнал. Хлопают все – Фил Тано, Агник, Амо Эп…
Журнал разбивается со звоном и грохотом.
Смотрим что там, по ту сторону.
Понимаем, что можем войти…
Ханна отбивает полночь
Люди идут по мосту.
Я открываю врата.
Где-то там, на горизонте уже догорает то, что было великим городом.
Думаю, что там случилось, впрочем, какая мне разница.
Мое дело – открывать врата.
Вижу женщину на мосту, она тащит за руки двух ревущих детей, приговаривает им что-то, а как зайчик бегает, а как белочка, а как слоник – дети неуклюже прыгают, всхлипывают, мальчик снова заливается ревом, девочка тоненько скулит.
Открываю врата.
Женщина входит, падает на колени, спасибо, спасибо, толкает детей, давайте, давайте, быстро, на колени, благодарите. Я хлопочу, не стоит, не стоит, думаю, куда их обустроить, по комнатам, по ярусам, а ведь дети голодны, надо накормить…
Люди идут по мосту.
Я открываю врата.
Самая высокая башня с треском и грохотом ломается пополам, падает на то, что было городом.
Смотрю на сухонького старичка, спешащего по мосту, визжащего – пропустите, пропустите, смотрю на напольные часы с боем, которые он тащит с собой, часы дорогие, я это отсюда вижу, золото, натуральное дерево, поблескивают драгоценные камни…
Визги, срывающиеся на фальцет:
– Пропустите! Пропустите! Не видите, я с часами?
Закрываю врата.
Опускаю мост.
Отворачиваюсь, не хочу видеть часы и их хозяина, летящих в бездну.
Люди идут по мосту.
Выжидаю.
Поджарый парень пытается нести на руках пухлую девушку с залитым кровью лицом, не выдерживает, спускает на землю.
Настораживаюсь.
Обвивает руки девушки вокруг своей шеи, тащит на закорках, с трудом, с трудом.
Открываю врага.
Крепко сбитый мужлан спешит к парню, кричит что-то, чего мучаешься, давай вместе, парень мотает головой, мужлан не сдается, да никто твою невесту у тебя не отберет, чего ты всполошился-то, вместе быстрее донесем…
Заходят все трое, только сейчас понимаю, что у поджарого вывихнуто плечо, крепкий мужлан кидается ко мне, где тут вода, где бинты, давай-давай, вишь чего делается, девке помочь надо, и этому ща плечо вправлять будем, да не боись, я зря, что ли, на хирурга учился, щ-щас, во-о-от так, да не ори ты, до свадьбы заживет…
Открываю врата.
По мосту едет машина, я в машинах не разбираюсь, только догадываюсь – дорогая, женщина за рулем в коротюсенькой шубке, что она себе с волосами сделала, вспоминается какое-то полузабытое слово – пергидроль…
Сигналит клаксон, или чего у неё там, пропустите, пропустите, люди расступаются…
Закрываю врата. Дамочка колотит в двери, вижу сверкающие перстни на руке.
Поясняю:
– С машиной нельзя.
– Чего-о?
– С машиной… нельзя.
– Ты не охренел, у меня там шубы!
– С шубами тем более.