Страница 81 из 118
– А вы знали этого человека.
– Лучше бы не знала, – выдыхает она и подходит к столику, на котором стоит кружка. Протягивает ее мне.
Я осушаю кружку с водой в два глотка, после это ужасной ночи во рту все пересохло.
– Что будет со мной… дальше?
Старушка морщится и опускает взгляд.
– Владимир ничего мне не говорит.
– Его зовут Владимир?
– Монсун, – кривится она, – глупая кличка. Даже пса так не назовут.
– Но его все называют так, да? Люди с фабрики так к нему так обращаются?
Я задаю свои вопросы непривычно живо и с интересом, отчего старушка резко поднимается с места.
– Ничего ты от меня не услышишь, деточка. Не знаю я ничего. Да и рядом с ним помалкивай, целее будешь.
– Я просто хочу понять…
– Нечего тут понимать. Не для тебя это дело, не для тебя! Если поймут, что ты глупая и безобидная, отпустить могут. Думай об этом. Меня никто не трогает, вот я и не лезу в их дела. И ты не лезь.
– Но мне нужно…
Я не успеваю договорить, потому что старушка скрывается за дверью.
Я сижу так еще несколько минут, потом поднимаюсь и несколько кругов прохожу по комнате. В мышцы возвращается энергия, хотя боль не отступает. Я подхожу к полке с таблетками и думаю: сделали ли они со мной хоть что-нибудь за эту ночь? Монсун успокаивается после них. Я же не чувствую никакого эффекта, кроме противной тошноты.
На полу под полкой валяются вещи, которые Владимир раскидал в порыве ярости. Здесь лежит потрепанная книга – какой-то русский детектив. Страница в середине книги отмечена закладкой в виде очень старой почтовой открытки. Я достаю пожелтевшую картонку и вижу адрес отправителя и от знакомого названия перехватывает дыхание. Америка.
Это адрес острова, но не того дома, в котором я жила в детстве. Здесь же указано и имя отправителя – Елизавета Вертинская. Я провожу пальцами по выведенными ею буквами, и сразу становится невыносимо тепло от мысли, что у меня еще будет возможность вернуться. Когда-нибудь.
Я так соскучилась по дому.
Эта открытка – типичное поздравление с новым годом, которое мать отправляет сыну, но я представляю, с каким холодом Владимир относился к таким открыткам. Он чувствовал себя брошенным, ненужным. Чувствует до сих пор.
Старушка так же, как и прежде – бесшумно – заходит в комнату и садится на край дивана. Смотрит не на меня, а в пол, но начинает говорить, будто бы отвечая на мой немой вопрос.
– Лиза разрушила его жизнь с самого начала.
Мы смотрим друг на друга, и ее брови страдальчески сдвигаются к переносице.
– Она родила двойню. Долго плакала, что не сможет забрать в Америку обоих детей, а я сжалилась и взяла Владимира под опеку.
– Почему она не забрала обоих детей?
– Она и одного не хотела брать с собой, но не смогла. Владимир был шумный, много вредничал и постоянно требовал внимания. Себастиан – наоборот. Он был тихим, хорошим мальчиком. Она не смогла его бросить.
– Се…себастиан? О, боже …
Старушка поднимает на меня недоуменный взгляд.
– Просто мне… сказали, он мой крестный. А он дядя, оказывается.
– Ты, что ли, внучка Лизы?
– Я дочь Жозефины, ее дочери.
– Господи… – старушка подносит руки к лицу, закрывая ими губы, сложившиеся в немое «о». Потом тянет эти руки ко мне, зажимает в душных объятиях и тихо причитает.
– Бедная девочка…
***
Я сижу одна в надвигающейся темноте. С приближением ночи у меня перехватывает дыхание, становится тяжело сделать вдох, выдохнуть – еще сложнее. Сложно совладать с собственным телом, заставить его перестать дрожать, заставить разум перестать бояться.
Я ничего не ела за весь день. Меня постоянно тошнит, желудок не принимает пищу. Тело становится все слабее, оно, кажется, даже не подозревает, что меня ждет дальше, что дальше будет только хуже.
Монсун приходит, когда становится совсем темно. Он включает свет в моей комнате – у меня не было сил сделать это раньше. Владимир останавливается напротив и смотрит мне в глаза. Мы надолго застываем так и не говорим ни слова.
Он злее, чем вчера. Перебирает желваками. Его туловище качается влево-вправо, руки ритмично сжимаются в кулаки. Он проходит мимо меня, берет баночку с таблетками с полки и долго смотрит на нее. Потом зажимает в кулаке и выходит.
Я закутываюсь в одеяло, которое принесла мне старушка, натягиваю его на голову и съеживаюсь на диване. От слабости быстро пропадает ощущение реальности, и меня уносит в полусон. Притягиваю колени к груди, чтобы не чувствовать сосущую пустоту в желудке, приходится обнимать себя крепко, чтобы унять боль.