Страница 73 из 118
Снег валит большими хлопьями. Они падают на мое пальто и приклеиваются к нему, идя так больше часа, я уже не чувствую рук и ног, внешне же становлюсь похожа на огромного снеговика. Это совсем не тот снег, который я мечтала когда-то увидеть.
Людей много только в самом центре города. Здесь есть и магазины, напоминающие провинциальные американские, и большой супермаркет, и кинотеатр, но я прохожу мимо и со временем снова пропадаю в безлюдной глуши. Здесь лают собаки, но не ездят автомобили. Один пес без привязи останавливается на середине дороги, и мы с ним долго смотрим друг на друга. Кажется, для него я выгляжу еще более жалко, чем бездомная псина, и он проходит мимо, больше не удостаивая меня вниманием. В сердцах я благодарна ему.
Вижу первый дом на нужной мне улице, и там никого нет. Все последующие – тоже не жилые. Я теряюсь, потому что нумерация сбивается, я никак не могу найти нужный мне – шестнадцатый.
Дальше тлен заброшенных многоэтажек прерывается, и начинается квартал частных домов. За полуразрушенным забором старуха в пушистом платке и облезлой дубленке кормит собаку на цепи. Я стучу по дереву, пытаясь привлечь к себе внимание.
Она поднимает голову, щурится и подходит ко мне.
– Потерялась, душенька?
Я киваю.
– Ищешь кого?
Я протягиваю ей листок с адресом на русском. Старуха подносит его к глазам близко-близко и читает вслух.
– Так никто не живет в этом доме, уже лет десять как. На снос его назначили.
Я беру блокнот и пишу карандашом на последней странице:
«Где он находится?»
Старуха опять подносит листок близко к глазам.
– Немая что ли?
Я киваю.
Старушка охает, вздыхает, хватается руками за голову. Потом поднимает на меня взгляд, смотрит пристально.
– Пойдем, провожу тебя, если не веришь.
И я иду за ней.
Нужный дом не отличается от других многоэтажек, и я долго сверяю адрес на почерневшей табличке с адресом на клочке бумаги.
– Видишь? – говорит старуха.
Я вижу. Вижу заколоченные двери и окна без стекол. Вижу трещины, расползающиеся по стенам, и обрушенный потолок на верхних этажах.
Я переворачиваю листок блокнота и вырываю его. Пишу карандашом большими буквами:
«МОНСУН».
Старушка удивленно смотрит на меня, будто не в силах прочитать слово, будто в мгновение забывает все правила родного языка.
«Человек, который жил в этом доме», – пишу я с другой стороны.
Старушка качает головой:
– Не знаю, деточка.
Она уходит, оставляя меня одну. Пытается потянуть за собой, напоить чем-то горячим и живым, но я отказываюсь. Остаюсь на месте, будто примороженная к порогу.
Я верила в этот дом, как иные люди верят в бога. Я чувствовала, что стоит мне попасть в это место, как я сразу пойму, куда мне двигаться дальше, но я ошибаюсь. Глядя на развалины, на ужасное, жуткое, отвратительно холодное заброшенное место, я понимаю, что возможно и не вернусь домой вовсе. Никогда. Я могу умереть этой зимой, замерзнув насмерть, могу прожить еще несколько лет, не говоря никому ни слова. Но оказаться так далеко от дома… я только сейчас понимаю, насколько страшную ошибку совершила, послушав Томаса.
Через окно первого этажа я пробираюсь внутрь. Обшарпанная бетонная лестница ведет наверх, и я поднимаюсь на следующий этаж, все выше и выше, пока путь наверх не оказывается завален.
– Эй! – я кричу в пустоту подъезда, но никто не отзывается. И я обхожу так второй, третий. Каждый этаж. Каждую квартиру, каждую комнату.
У меня болят ноги. Я опускаюсь на кровать с голым промятым матрасом в одной из последних квартир.
Меня трясет от холода, и я вытягиваю руки из рукавов пальто, заворачиваюсь в него, как в одеяло. Это одна из самых тяжелых ночей здесь, в России. Ветер воет в трещинах окон, и я слышу его песню. Грустную, жестокую, дикую. Ветер не знает пощады, не ведает слабости, но поет свою песню жалобно, будто вторя моим дрожащим стонам. Слезы, которые бегут по моим щекам – от холода или от страха, не знаю, – быстро замерзают, и кожа покрывается неприятной соленой корочкой. Трескается намного быстрее, чем просто на холоде.
Волосы в том месте, где я дышу на них, покрываются инеем.
Ветер не знает жалости, верно, Грета? Сквозняк пробирается в закрытые окна и забирает остатки моего тепла с собой. Я одна, совершенно одна в этом мире. Могу ли я теперь умереть в одиночестве?