Эффект плацебо

Здесь больше людей, чем мне казалось раньше. Очень много чужих, с порта, с города и все что-то болтают, смеются, хлопают Майка по плечу. Но мне хочется провалиться под землю, потому что даже когда остальные отворачиваются и возвращаются к тому, чем занимались до моего вторжения, Майк не отрывает своего взгляда от меня и моего платья. Он не улыбается, но медленно водит взглядом сверху вниз, снизу вверх, отчего я заливаюсь краской и спешу затеряться в толпе.

И он перестает играть, откладывает гитару, и до моих ушей доносится предательское:

– Генри!

Замираю, не могу даже дышать. Он хватает меня за руку и аккуратно разворачивает к себе.

 – Привет! Я рад, что ты все-таки пришла, – улыбается и запускает руку себе в волосы. Они непослушные, даже когда очень чистые, как сегодня. Я не могу ничего сказать еще и потому, что чувствую особенный запах, который исходит от него. Довольно резкий, но приятный. Цитрусовый. Непередаваемый. Сейчас Майк как никогда выглядит старше всех нас.

И я кошусь на свое платье, ненавижу его еще больше. Черт возьми, мы не сговариваясь устроили целый маскарад!

– Ты потрясно выглядишь, – говорит он и тут же понимает, что из меня не выдавить ни слова. Хватает меня за руку и ведет к противоположной стене, туда, где лежит его гитара.

– Ребята из города принесли музыкальный центр! Мой друг в этом шарит, вернул железяку с того света, смотри, – Майк нажимает на кнопку, и весь зал наполняется грохотом музыки. Я морщусь, потому что слишком громко, но Майк поворачивает тумблер на максимум. Он начинает корчиться в танце, не отпуская моей руки, дергает за нее, пытаясь расшевелить аморфный комок моего тела и неуютного платья.

– Ну же, Генри, не будь такой занудой!

Я выдыхаю, смущенно смеюсь, потому что не могу не смеяться, когда Майк корчит рожицы, и странно киваю в такт музыке. Пробую дергать ногой, рукой, чем-то еще, чем получается, но получается не очень, и Майк смеется. Сначала я замираю и пытаюсь найти путь отступления, но потом понимаю, что этот смех – добрый. Он искренний, и с новой силой пробую танцевать.

Мы прыгаем в самом центре круга из людских тел, вонючих, грязных, порой невоспитанных и не интеллигентных, но мне становится легко и спокойно, и я забываю о том, что черное платье на мне куда короче, чем я привыкла, и что пол холодный, бетонный, а я скачу босиком, и что волосы спутались и висят белыми патлами вдоль лица, ведь я редко их распускаю. И что мы все – брошенные одинокие души, полудохлые рыбины, которым никогда не выбраться из их тесной лужи, но даже в ней можно чувствовать себя, как в бескрайнем море.

 И это прекрасное чувство свободы, едва родившейся, совсем крошечной надежды, греет всю меня, да так сильно, что в холодном сыром подвале становится душно и жарко. И я чувствую, как краснеет мое лицо, и когда сил танцевать больше нет, я выбегаю из круга и падаю на старый скрипучий диван у стены.

– Люси, – надрываю я голос, чтобы перекричать музыку. – Принеси воды, пожалуйста.

Она недовольно что-то ворчит себе под нос, но приносит мне кружку, и я пью так жадно, будто оказалась в пустыне. Но мне хорошо. Приятная усталость растекается по телу. Тогда Люси протягивает мне тарелку, на которой лежит совсем небольшой кусок торта, и я удивленно хлопаю ресницами, глядя на это чудо.

– Хочешь, поделюсь с тобой? – спрашиваю у Люси, хотя у самой текут слюнки. Но та по-джентельменски отнекивается:

– Я уже съела свой.

И я растягиваю этот маленький сладкий кусочек как можно дольше, смакую каждую крошку, расщепляя ее на мелкие воспоминания, чтобы никогда не забыть, что даже в этом уродливом подвале мне было хорошо, тепло и приятно.

И когда я заканчиваю с тортом, закрываю глаза, наслаждаясь приятным послевкусием, на диван рядом со мной падает Майк, да так резко, что меня едва ли не катапультирует назад в толпу. Я открываю глаза и смеюсь – не знаю, почему. Просто потому, что хочется смеяться.

– Понравился торт?

– Да! – восклицаю я, и Майк тоже начинает смеяться.

– Кажется, это было твое первое слово за всю ночь.

Я смущенно опускаю взгляд и поправляю край платья. Былой задор улетучивается, и мне снова хочется провалиться сквозь землю.

– У меня еще кое-что есть, но это не для всех, – говорит он и подмигивает. Встает на диван коленями и перегибается через спинку, шарит рукой за диваном, стоя задом кверху, отчего я снова начинаю смеяться. Потом что-то бурчит, возвращается в нормальное положение, выхватывает кружку у меня из рук, плещет в нее прозрачную жидкость и возвращается на место, как ни в чем ни бывало.

– Что это? – спрашиваю я, недоверчиво нюхая содержимое кружки.

– Виски из города. Попробуй.

Мне хочется отказаться. Хочется отдать Майку кружку и уйти к себе в каморку, лечь спать и поскорее вернуться к той прежней Грете, которая всегда обходила стороной вечеринки среди бездомных.

Но я подношу к губам кружку и отпиваю немного. Жидкость обжигает горло, и я кашляю, глаза наполняются слезами от боли, и я не могу остановиться, сжимаю горло руками.