Эффект плацебо

– Для чего же?

– Я нашел сына Андерсона, и его забрали.

– Адриана? – Майк кивает. – Ты был на острове?

– Да.

– Значит, видел и меня.

– Да, Генри... я видел и тебя, и Томаса. Я следовал за вами, не знаю, зачем, мне просто некуда было податься. Я прожил в Гонолулу около месяца и видел, как вернулся Томас. Один.

– То есть, ты знаешь, где он сейчас? – спрашиваю я и застываю на месте.

– Поэтому я здесь.

***

«Почему я должна верить ему?» – спрашиваю я у самой себя, когда мы выходим на улицу.

«Ты можешь удостовериться в том, что он говорит правду. Это совсем не сложно».

Я закрываю глаза, чуть отдаляясь от Майка и Люси. Я представляю невидимые для других людей тонкие серебристые нити, которые исходят из моей головы и прикрепляются к затылку Майка. Главное – представить, главное – заставить себя верить в это. Такой себе эффект плацебо. Аутотренинг. Обрати действие в образы, а мозг все сделает сам.

Из сильного бурлящего потока мыслей я выуживаю некоторые, наиболее яркие. Я распределяю их по эмоциям: боль, страх, радость, разочарование. На одной из картинок мы с Майком танцуем на той вечеринке в честь его инициации. Он расслаблен и немного пьян, он едва ли успевает соображать за тем, что делает и говорит. На следующей картинке – моя злость. Я кричу на него из-за таблеток, Майк испуган, не может подобрать слов, чтобы успокоить меня. Да и я не очень-то хочу его слушать.

Следующий кадр. Более яркий, радостный, возбужденный. Томас рассказывает Майку, где достать таблетки. Они обговаривают план и оплату, все выглядит идеально. Майк в полном восторге, он еще не знает, что в этот день лишится всего, кроме этих денег.

Темно. Я слышу, как часто бьется сердце Майка, чувствую, как в его голову бьет адреналин. Он сходит с ума от страха и паники. Он бежит и теряет меня из виду. Слышит свое имя, возвращается. Видит кровь на моей руке, слышит мой голос. Слышит чужие голоса и крики. Выстрелы.

Я знаю, чего он хочет. Ему больно и страшно, он пытается перевернуть меня, приподнять и спрятать за поворотом, чтобы переждать погоню, но что-то щелкает в его голове. Майк на секунду пропадает. А уже в следующую – бежит со всех ног от меня, забывая, кто он, где он и что здесь делает.

Совсем как я в день пожара.

Майк идет впереди. Я так настойчиво сверлю взглядом его затылок, что он поворачивается и смотрит мне в глаза. Он рассказал правду, я это вижу.

– Нам нужна машина, – говорит он.

– Я позвоню Себастиану.

Но прежде, чем я достаю телефон, он уже выходит из здания лабораторного корпуса и направляется к нам.

– Майк! – говорит Себастиан и хлопает парня по плечу, будто старого друга. А потом переводит взгляд на меня и видит всеобщее замешательство. – А что здесь...

– Майк знает, где сейчас может находиться Томас. Нам нужно ехать туда.

– Грета...

– Ему можно доверять, Себастиан. Я проверила.

Он приоткрывает рот и молчит какое-то время. Потом достает телефон.

– Кому ты звонишь?

– Бертраму.

– Что?! Нет, не надо!

– Грета, ехать туда одним опасно. Ты сама знаешь, что Томас вооружен и неуправляем.

Нам приходится ждать еще около часа, пока не приезжает два джипа, и в четырех незнакомых амбалах я не узнаю Лероя.

– Привет! – машет ему Люси, и на секунду мне кажется, что губы мистера Шкафа подергивает улыбка.

Майк говорит, что нам надо ехать в сторону заброшенного порта. Чуть дальше места, где проходили собрания Андерсона.

– Там есть разрушенное двухэтажное здание, – говорит он, и Лерой находит его после пары часов блужданий по окрестностям.

– Куда теперь? – спрашиваю я, когда мы останавливаемся и выходим из машины.

– Он жил здесь, в подвале.

Майк идет первым, я за ним, а следом – Себастиан и люди Андерсона. Люси с Лероем остаются в машине, хотя мартышка громко вопит и протестует. В подвале пахнет сыростью и ржавчиной. Слышно, как капает вода, но больше не раздается никаких звуков.

Здесь есть одна большая комната, со всех сторон окруженная трубами, и вторая – совсем маленькая, как углубление в стене. Все пространство заполняют наваленные друг на друга матрасы и одеяла.

Я обхожу все помещение, добираясь до деревянного стола, что качается на подпиленной ножке, по нему разбросаны исписанные листы бумаги. Почерк неровный, непонятный, большие буквы перемежаются нечитабельно мелкими, но в конструкции строк я узнаю стихи. Все записи начинаются с указания даты и времени, и я сгребаю их в охапку, чтобы забрать с собой.

Я помню, как Томас любил вести подобные записи в детстве, как исписывал целые блокноты своими мыслями и идеями и сжигал их у меня на глазах. Как по несколько часов исписывал десятки страниц стихами и рвал на мелкие кусочки.

Меня передергивает.

– Грета, – слышу я голос Себастиана и оборачиваюсь.

– Здесь нет никого.

Не может такого быть. Не может быть, чтобы Томас сбежал, не оставив нам подсказки о своем местонахождении, это была бы слишком скучная игра без иллюзии моей победы. Томас умнее. Ловчее. Безумнее. В самом углу, за письменным столом стоит деревянная прикроватная тумбочка. Я выдвигаю верхний ящик – в нем пусто. Открываю нижнюю створку и вижу послание.

Золотая рыбка умерла совсем недавно. Капли воды на ее теле блестят в свете лампы. Дрожащей рукой я тянусь запиской, которая едва различимо шепчет:

«Ты все еще играешь в мою игру, Грета».