Эффект плацебо

– Генриетта о'Нил, – говорю я им довольно тихо, но мне тут же открывают дверь, и я вхожу в просторную светлую палату, тишину которой нарушает лишь писк аппаратуры жизнеобеспечения.

Андерсон даже не смотрит на меня. Он сидит рядом с сыном, уставившись в одну точку, зависнув где-то за гранью реальности. Замечает ли он вообще мое присутствие?

Я смотрю украдкой на лицо Адриана. У него мелкие царапины на лице, но оно такое спокойное, расслабленное. Какое-то совсем чужое. Будто он – уже не человек, а кукла.

Ему сбрили волосы, чтобы вытащить пулю из головы. Ему совсем не идет, потому что так он меняется до неузнаваемости, и мне становится больно, потому что я виновата. Виновата во всем. Я подставила моего милого, доброго Адриана и теперь не знаю, вернется ли он когда-нибудь. И даже если вернется, будет ли он тем Адрианом, каким был раньше?

– Говорят, они все слышат, – внезапно доносится до меня низкий хрипящий голос Андерсона.

– Они и правда все слышат, – шепотом отвечаю я.

– Ты вроде... мысли читаешь?

– Миллингтон говорит, что должна.

Андерсон прыскает и разваливается на стуле, но даже это у него получается как-то вяло и подавленно.

– И о чем же я сейчас думаю?

Я закрываю глаза. Делаю это так, будто раньше у меня получалось залезать в чужие головы, а на деле же каждая такая попытка заканчивалась провалом.

Но сейчас происходит нечто экстраординарное. Перед глазами возникает вспышка, не такая яркая, как обычно, и отливает она синевой, бледной, размытой, как капелька акварельной краски.

– Томас и Адриан... в комнате. Адриану лет семь, значит, Томасу девять. Все коричневое, темный паркетный пол и оленьи рога на стене. Я думаю, это кабинет. Вы злы, чем-то расстроены. Адриан так напуган, едва ли не плачет, а Томас почти улыбается. Но вы не замечаете эту улыбку, вы думаете только о том, что Адриан слаб, не умеет постоять за себя, вы так хотите, чтобы он был таким, как Томас, вы...

– Довольно! – вскрикивает Бертрам, и когда я открываю глаза и вижу, что его лицо заметно бледнеет. – Ты...

Все мое тело дрожит от страха.

– Миллингтон был прав насчет тебя. Значит, и насчет всего остального тоже.

Бертрам отворачивается, а я стою, не в силах смотреть ни на него, ни на Адриана, и опускаю взгляд на руки.

– Ты правда видела его?

– Томаса?

Андерсон вздрагивает при упоминании имени.

– Видела.

– Я не могу поверить... почему он... почему так...

– Томас не был тем, кого вы любили, мистер Андерсон. Он создал себе роль достойного сына, но он им не был. Он предал всех, – Бертрам не смотрит на меня, но я хочу, чтобы он поднял голову, и мы встретились взглядами. Я пытаюсь докричаться до него. – Он убил моих родителей! И теперь он пытался убить Адриана. Томас залазит в мою голову, как я к вам, и сводит меня с ума. Он животное, а не человек, поймите это, прошу вас...

Бертрам подрывается с места и выходит из палаты, ничего не говоря. Я застываю на месте, и крупные слезы катятся по моим щекам, и даже нет сил, чтобы их смахнуть.

Я опускаюсь на колени перед Адрианом и беру его за руку.

– Почему? – шепчу я, задыхаясь. – Ну почему я, Адриан? Почему? Почему так больно?

Я целую тыльную сторону его ладони и прикладываю ее к своему лбу.

– Вернись ко мне, прошу тебя. Я не справлюсь со всем в одиночку.

Я долго сижу так и плачу, и мысли сплетают вокруг меня плотные сети. Я едва-едва пробираюсь сквозь них, и совершенно внезапно тупая боль обволакивает всю голову, и я проваливаюсь в яму, а перед глазами мерцают серебристо-белые огни.

***

Я стою на берегу. Волны шуршат, разбиваясь о песок перед моими ногами. Все никак до меня не дотянутся и не заберут с собой.

Я все еще плачу, от слез обветривается лицо, и я тру его холодными руками.

– Грета! – я оборачиваюсь на голос Адриана. Он запыхался, толкая лодку к берегу, и теперь, встречаясь со мной взглядом, замирает, и улыбка сползает с его лица. – Эй, ты чего?

Он подходит ко мне и обнимает меня. Я пропадаю. Прижимаюсь к его теплой груди, в которой часто бьется сердце, и снова начинаю рыдать.

– Ну-ну, Грета...

– Ты ненастоящий! – кричу я, всхлипывая. – Почему ты здесь? Почему не приходишь в себя?

– Все хорошо, Грета, я рядом...

– Нет!

Я отталкиваю его изо всех сил.

– Ты убиваешь меня! За что? За что ты меня мучаешь?

– Я хочу помочь тебе, Грета.

– Но ты делаешь хуже.

Он хмурится и отворачивается. Трет затылок и тяжело вздыхает.

– Почему тебе так больно?

– Потому что ты здесь, в моей голове! Ты должен быть в палате. Ты должен прийти в себя и реабилитироваться. Ты должен встать на ноги и быть рядом со мной! Но ты блин в чертовом придуманном мной мире!

– Грета, только так мы можем найти Томаса. Залезай в лодку и вытри слезы. Нам надо поторопиться.

На горизонте мелькает огромная тень кита. Он плывет то в одну сторону, то в другую. Я знаю, что он наблюдает за нами. Адриан не ждет, пока я снова овладею своим телом и выйду из оцепенения. Он хватает меня за талию и одним рывком переносит в лодку. Я не успеваю понять, не начинаю сопротивляться, но хватаю воздух губами, словно рыба вне воды.

Адриан такой живой, настоящий. Я чувствую его всем своим телом.

Он заходит в воду по колено и забирается в лодку сам, отталкиваясь веслами от мели. Волны сходят на нет, чтобы не возвращать нас к берегу, и сам океан несет нас все дальше и дальше. Линия пляжа теряется за горизонтом, а кит все так же наблюдает за нами по другую сторону. Мы – брошенная лодка в мире сплошной водной глади. Если мы умрем здесь, проснусь ли я когда-нибудь в реальном мире или больше уже никогда в него не вернусь?