Страница 65 из 90
– Озорник! Нешто не каешься? Ты ведь не разбойник, не злодей. Соблазнил тебя лукавый, а кто слаб верой, тот и поддается.
– Как вы поняли? – спросил Филя.
– Знак увидел. Доктор пеленочку отвернул, я и подглядел. Не нарочно, глаз метнулся. Ты чешуйки не скобли, они теперь не сойдут. А оторвешь – втрое больше вырастет. Совсем запаршивеешь.
Филя почувствовал, как в горле встает плотный ком.
– Что же мне делать?
– Я вот что тебе скажу, – тихо и печально произнес Атлант. – В чудища коротка дорога, а обратно длинна и корява. Покаяние, строгий пост, молитва ежечасная. И добрые дела – милостынька, вспомоществование матушке-церкви. Соседям мал-помалу вещички раздавай.
– Вы смеетесь? У меня и так ничего нет! Гол как сокол.
Атлант задумался.
– Тогда в иноки иди.
– Не возьмут. Поп из церкви поганой метлой прогнал.
– Стало быть, нет тебе пути назад. И-их! Как же тебя угораздило с нечистым связаться?
– Я и не связывался, он сам прилетел. Что, думаете, мне хотелось этого? Иконы собирался писать. Чистой жизни алка… искал. А теперь вот чешуей обрастаю, – и Филя горько всхлипнул. – Скоро в зеркале себя не буду узнавать. Подойду в один прекрасный день – а оттуда рыло свиное покажется.
– Свиное-то вряд ли. А ящериное могет. Грехи человеческого облика лишают. Оступишься, колыхнешься чуток, и рога полезут, шерсть пробьется. Особенно за ушами, там слабое местечко. Был у нас в слободе кузнец, ох и злой, скотина. Жену свою в железный ящик замуровал, а себе новую сделал. Пошел я к нему как-то раз лошаденку подковать, а он ко мне выходит – козел козлом, борода до пупа, вся в репейнике. Лошадка вырвалась и бежать, я тоже дал деру. Первым домой пришел.
«Буффон доморощенный, – подумал Филя. – Порет чушь, не приходя в сознание».
– Правду говорю, все так и было!
– Конечно, конечно. Козлы, они известные мастера. Очень удобно в копыте молот держать.
Атлант замялся.
– Может, и не козел. Темно было, да я с пьяных глаз. Все одно – образина.
– А он так козлом и ходит?
– Кто ж его знает? Возьмет и обратно оборотится.
– Разве такое бывает?
– Бывает, – убежденно сказал Атлант. – Грех липкий. Одни сами наступят и измажутся, а другие – кроткие, смирные – мимо пройдут, плечиком чиркнут, и готово – тоже вляпались! Вот слушай. Был у меня корешок – душа человек, водки совсем не пил, ласковый, как котенок. И повадилась к нему летать птица-блядуница. Сядет ночью на окно и поет-заливается.
– Почему вы ее так называете? Чего в ней… гм, срамного?
– А того! С грудями она была.
Филя не удержался и захохотал.
– Ржешь? – обиделся Атлант. – Я тоже ржал, пока ее не увидел. А она как вцепится мне в морду, всю расцарапала, гадина. Мы решили ее подстрелить. Добыл я ружье, зарядили, как на утку. Притаились под кустом, ждем. В полночь она летит, крылья расправила, когти выпустила. Я прицелился. Жду, когда поближе будет, чтоб наверняка. А она возьми и пади наземь. «Ой, – кричит. – Худо мне, помираю». Мы к ней кинулись, корешок мой хлопнулся рядом с ней на колени и слезу пустил. Пожалел злодейку. Она встрепенулась и порх из рук! Я выстрелил и промазал. Только перышко одно упало.
Филя в недоумении посмотрел на Атланта:
– Слушайте, при чем здесь этот случай на охоте? Птичку и то убить не смогли. Что вы о грехе знаете?
– Погоди, паря. Это еще не конец. Перестала птица-блядуница летать, день не видно, два не видно. Корешок повеселел, в гости звал. А потом пропал. Я тогда на калым ездил, вернулся и к нему. Проведать, стало быть, решил. Подхожу к дому – дверь настежь. Окна перебиты, стекло прям кругом дома валяется. Я внутрь. «Кузя, говорю, ты где, ты живой?» Никто мне не отвечает. Я бегом в кухню – пусто, в комнату – там тоже. Обыскал все, полез на чердак. А под потолком пичужка малая вьется. Вроде воробья, только чепчик у нее голубенький. Завидела меня и села на плечо. Ручная, свистит! Я ее тарелкой прикрыл и домой понес, деткам показать. Клетку сообразили, семечек насыпали, воды в плошку налили. Веселая оказалась, щебетунья.
Филе начинал потихоньку надоедать этот поучительный рассказ про одомашнивание птицы. Он, не скрываясь, зевнул, но витийствующий Атлант и ухом не повел.
– Прожила она у нас до весны, уж больно дочка ее полюбила. Хотели выпустить, а она плачет. Не дам, говорит, никому, пусть с нами живет. Что ей в лесу делать? Куница поймает и съест. Вон уж, видно, пыталась – метка на крылышке видна. Я подслеповат стал, да и не присматривался никогда. Птаха и птаха, что с нее взять? А тут подсел с клеткой к окну и разглядел. На крылышке-то у нее пятно забавное – точь-в-точь наколка моего корешка. Я и обомлел.