Страница 4 из 69
Весь следующий день я вздрагивала от каждого удара часов. Несколько раз даже пыталась отключить бой, но после этого часы сразу останавливались. И пришлось оставить всё, как есть.
Под впечатлением истории с часами я неожиданно для себя после долгого «молчания» снова начала писать стихи. Самое первое родилось уже следующим вечером, и было совсем не похоже на прежние – о любви, о природе, о воспоминаниях детства:
Мой дом просыпается ночью.
И после дневной тишины
Он что-то бормочет, хохочет
И плачет, крадя мои сны.
Вот кто-то прошёл, лёгкий-лёгкий,
И скрылся в той нише в стене.
А страх мой, быстрее полёвки,
Шмыгнул холодком по спине.
Вот тихий, но явственный шорох,
Как шар, прокатился к окну.
И там вдруг запутался в шторах
И стёкла легонько толкнул.
Метнулись какие-то тени,
Как вспугнутых стая ворон.
И сердце забилось в смятенье.
И вот уже с разных сторон
Я слышу какие-то звуки,
Но мне не дано их понять.
И вижу, как тянутся руки…
Коснуться? Ударить? Обнять?
Я всё переживала события той ночи…
Но и ещё что-то, какие-то дальние ассоциации заставляли меня к ним возвращаться. И, наконец, словно ударило: старик приходил прощаться со своими часами 29 декабря! Именно в этот день четыре года назад хоронили Александра…
…Я отчётливо помню канун католического Рождества девяносто седьмого года. То ощущение безмятежного счастья, с которым шла домой. В университете объявили короткий день, поэтому две последние пары отменили. Правда, на 1500 было назначено «праздничное заседание кафедры» (так мы с коллегами называем посиделки с молдавским коньяком «Чёрный аист» и сухим немецким вином). Но я сослалась на срочные дела, и никто не стал задерживать.
Мне хотелось сделать Александру сюрприз – приготовить к его приходу праздничный ужин. В последнюю неделю никак не удавалось попасть домой раньше мужа, и обычно я уже на лестнице улавливала запахи чего-то жареного или печёного, которые плыли из нашей маленькой двухкомнатной квартирки. А из кабинета раздавался неизменный стук его печатной машинки.
Сама я, опасаясь за свой маникюр, давно пересела за компьютер. Но Александр признавал только «Mercedes», выпущенную ещё в начале двадцатого века, уверяя, что она делится с ним своей мудростью.
…Мы знали друг друга полтора года – познакомились, когда Александр был назначен руководителем пресс-центра, в котором я тогда работала редактором радио.
Много позже он спрашивал меня с напускным недоумением, что нашла я, молодая, привлекательная и, в общем-то, благополучная женщина, в некрасивом, не очень здоровом и уже немолодом мужчине. Хотя, конечно же, знал, что покорил меня теми заботой и вниманием, которых я не испытывала со стороны мужа. Никогда мне ещё не дарили столько цветов! И не писали таких писем! И стихов…
Мы виделись каждый день на работе, но говорили друг с другом только «по делу». Остальное же общение шло в письмах.
Я тоже снова, как в юности, начала писать стихи. И в своей заветной тетрадке, боясь быть раскрытой, писала, будто не о себе, не о нас:
В безлюдный, потому любимый, сквер
Они придут, как и всегда, под вечер.
И сигарета, как секундомер,
Им отсчитает вновь минуты встречи.
Докурит он. И глянет на часы,
На вечный инструмент их экзекуций.
И тени их – две синих полосы –
Лишь на мгновенье вдруг пересекутся.
Потом они, как будто не вдвоём,
А просто, как идущие попутно,
В молчании безрадостном своём
Пройдут
давно уж выбранным маршрутом
До перекрёстка.
А потом за ней
Придёт трамвай.
И в бесконечном круге
Ночей бессонных и бескрайних дней
Им вновь жить врозь.
И думать друг о друге.
И утром письмо со стихами бросала в почтовый ящик пресс-центра. А на следующий день, в ответном письме, получала продолжение:
И живут от встречи и до встречи,
В спешке перелистывая дни.
Вот и утро – значит, будет вечер.
Будний вечер их соединит.
До чего же мир устроен мудро –