Страница 2 из 288
— Паразит! — пропыхтела хозяйка дома, спускаясь со второго этажа. Тогда Олаф стал дергать ключ, но тот только прохрустел в ржавой скважине и намертво застрял. — А это ещё что?
Хозяйка остановилась рядом с Олафом, вытирая руки о передник. Загородила собой коридор.
— Ещё что? — Олаф поправил очки и убрал за ухо грязные волосы.
— У тебя из карманов труха сыплется! — остервенело проговорила она, поправляя коротким посохом отставшие от стены обои. Опустив взгляд, Олаф увидел у двери грязь, мелкие камешки и мусор, которые он уже успел втоптать в ковёр начищенными до блеска сапогами. Кроме грязи он заметил палец хозяйки, торчащий из дырки в ее чулке.
— Вот смотрю на тебя, Гри́гер, и думаю, служишь шестой год, а выглядишь, будто и чина на себе не нашивал, — бранила его хозяйка, пока Олаф безуспешно пытался вытащить ключ. — И куда только ты спускаешь всё сторожилово жалование? Куда, а, служака?
— Попрошу! — возразил он не слишком смело. — Скоро все поменяется, и я от вас съеду, тогда и поглядим, кто чина не нашивал.
Последние несколько лет Олаф Григер снимал комнату, а точнее – коморку, на блёклой, облезшей улице с отвратительным названием «Бычий язык».
— Да кому ты нужен, тьфу, голь перекатная?! — взбеленилась хозяйка, особого повода для крика ей и прежде было не нужно, а тут Олаф посмел спорить. — Скупщик! Контрабандист! Приживала!
— Может я и приживала, но…
— Но что?! — заорала ему в лицо хозяйка.
— Но не контрабандист, больше нет!
— Сказки будешь рассказывать бабкам глухим, — не отставала она. — А мне принесешь за полгода вперед…
Чаша терпения Олафа переполнилась. Он, бросив ключ в замке и протиснувшись между хозяйкой и стеной, поспешил убраться вон.
Прошло чуть больше часа, как он вернулся из Мексики, и, не успев позавтракать и разобрать вещи, вынужден был бежать на службу.
Сосед Олафа, Та́була — местный сумасшедший, сидел под деревом напротив крыльца. Проходя мимо, Григер бросил на него взгляд. Табула выложил на брусчатке веточки, что-то бормоча себе под нос, и, разведя крохотный костёр, негромко и весело проговорил:
— Та́була сказала насыпать песка тебе в замочную скважину. А то хозяйка повадилась за столом у тебя чаевничать.
— Ну, спасибо, — резко отозвался, закатив глаза, Олаф. Но, заметив наивный взгляд Табулы, тяжело выдохнул, смягчился. — Спасибо за заботу!
Нагрудный карман Григера оттягивал вес многочисленных деревянных табличек-билетов. Из связки нанизанных на грубую нитку деревяшек он выбрал билет к столичной площади и исчез, чтобы в следующую минуту очутиться в Скла́внии.
До него долетел шум оживленных улиц, запах мёда и яблок, а под ногами он почувствовал грязь. Олаф выругался, широко шагнув назад.
— Жить надоело?! — сипло рявкнули сверху. Олаф развернулся и отскочил от колес. Старая телега проскрипела мимо, а мужик на козлах сплюнул в сторону ржавой слюной.
Олаф тряхнул головой, осознавая, он уже не в Перуанской глуши, а на столичной улице. Перед площадью проехала вереница экипажей. Кареты с золотыми буквами «РК» запряжены, не шуточное дело, шестью каменными лошадьми — вахми. Видимо кто-то из господ Родового Круга решил почтить своим присутствием столицу.
Вниз по улице виднелась круглая, блестящая на солнце крыша Патеста́тума, места, где решаются государственные вопросы. Отсюда этот массивный замок напоминал стеклянный католический собор. Приближаясь к нему, Олаф стал различать фиолетовые отблески витражных окон.
Стеклянная стена замка отражала его, уставшего, но вдохновленного. Он попытался пригладить волосы, чтобы выглядеть более респектабельно, но чёлка сосульками лезла в глаза, а торчащие уши придавали бестолковый вид.
Олаф отряхнул штанину и подумал, что неплохо было бы помыть голову. Тогда он в отражении заметил зияющее пятно за своей спиной, и от испуга перехватило дыхание. Обернулся. В пустом переулке, боком к нему, в широкополой шляпе, стоял шарманщик. Его рука механически крутила барабан шарманки, но инструмент молчал, а шарманщик всё крутил, и крутил, и крутил…
Уличный музыкант стоял напротив стены, сплошь обклеенной белыми листами. Почувствовав взгляд Олафа, шарманщик развернулся и, вынув из внутреннего кармана плаща ворох белых листов, бросил их к ногам Григера. Олаф, не помня себя от страха, ринулся бежать, свернул за угол и тут же врезался в чьё-то плечо. Очки слетели.
— Извините… извините… — повторял он. — Прошу прощения, anteeksi[1].
На извинения не́кто даже не обернулся.
— Хей, — Олаф тронул незнакомца за плечо и, надев очки, тут же отпрянул. Перед его носом возникло безжизненное лицо с серыми провалами вместо глаз. Опомнившись, он различил белую глухую маску.