Осада Джотиса

Его воспитывал сам тан Тувалор — талантливейший военачальник своего времени. Но как он это делал? Розгами, дисциплиной и бесконечными тренировками. Талиан выматывался за день настолько, что едва доползал до кровати.

Только разве так воспитывают будущего правителя? Политика? Дипломата? Да даже военачальника! Им всем нужно уметь хитрить, заключать союзы, вести себя непредсказуемо, но больше всего — принимать взвешенные, самостоятельные решения. А не получать за малейшее проявление воли наказание розгами.

Талиан из кожи вон лез, чтобы произвести на тана Тувалора впечатление. Так боялся разочаровать его, что не мог спокойно заснуть — выбирался ночью на плац и до утра тренировался с мечом.

Получается, зря?

Всё это время наставник держался на расстоянии, потому что знал: привязываться к нему так же бессмысленно, как к поросёнку, которого планируешь нафаршировать крупой и запечь с яблоками. 

— Если бы ты, и вправду, был безнадёжен, я бы никогда не преклонил перед тобой колено.

Талиан поднял настороженный взгляд из-под нахмуренных бровей.

— «Я» — это который из вас?

— Я это я, — в голос Анлетти прокралась невысказанная теплота, уголки губ тронула улыбка, и это внезапно смутило. — Летти клялся дважды: Ксантесу и Гардалару. Ан Ли выбрал своим господином Джи Саара. Я же служу вам, мой император. 

— Толку-то… — буркнул Талиан, отвернувшись.

— Гардалара вот-вот должны были обнаружить. Время утекало как песок сквозь пальцы. Летти ничего не успевал сделать — лишь осознать собственную беспомощность. И тогда… — Анлетти улыбнулся шире, насмешливо приподнимая бровь. — Он самого себя сломал об колено. С треском, как ломают сухую ветвь. И ведь сумел! За мгновенье из застенчивого и добросердечного человека стал беспринципной и расчетливой тварью — ну не ирония? Впрочем, не менее иронично, что бессердечный маг разума родился из смертельного страха за любимого и яростного желания его защитить. 

— А Ан Ли? Из какого желания появился он? — спросил Талиан, с трудом возвращаясь к разговору.

Внутри, как угли костра, тлела злость на тана Тувалора. Раз начав думать о нём, Талиан уже не мог остановиться. «Кровопийца» — подаренный наставником втайне, с фальшивой накладной рукоятью — больше не воспринимался признанием таланта и заслуг.

Скорее это походило на жалкую попытку загладить вину.

— Из желания начать жизнь с чистого листа. — Анлетти уставился на него немигающим взглядом. — Зачем спрашиваешь, если не интересно?

Талиан мрачно хмыкнул.

— Вы говорите, говорите. Я слушаю.

— Мальчик мой, — произнёс Анлетти глухо, — Тувалор бы никогда не прославился, если бы ставил всё на одну лошадь. Сам подумай! Если бы вы сошлись с Гардаларом в поединке и вдруг победил ты, он бы с лёгкостью присвоил победу себе. Для этого ему нужно было всего лишь открыть о клинке правду. А если бы ты проиграл, Тувалор убедил бы Гардалара, что десять лет, как по заказу, растил недотёпу.

— Продолжаете копаться у меня в голове?

— Хочу быть услышанным. —  Анлетти с грустью посмотрел ему в глаза, ища в них и не находя то, что ищет. —  Зря надеюсь?

Талиан дёрнул плечом и, встав вполоборота, бросил:

—   Я пришёл не слушать вас, а убить. Вы сражались на стороне врага. Вы меня предали. Что вы можете сказать в оправданье? Это был не я, а другой я? Я не хотел? Меня подставили? Бред! Нет таких слов, чтобы я вам поверил!

—  Ты прав. Таких слов нет.

Анлетти опустился и покаянно склонил голову, ладони легли на колени. Распущенные волосы упали вниз тёмной волной, достав кончиками до пола. На шее обнажилась бледная полоска кожи.

— Следующие несколько лет после своего рождения я помню смутно. Летти вытаскивал меня, как меч из ножен, лишь в тех случаях, когда ему нужен был убийца или палач. А я… Меня всё устраивало. Я стал самым сильным, совершенным оружием, которое разило врагов, не ведая жалости. Я был по-своему счастлив. Но потом, сразу после твоего отбытия в Уйгард, Гардалар взял Летти в постель —  и всё изменилось. Для всех. Ни Летти, ни Ан Ли не захотели с этим жить. Из-за них я почти умер. Два месяца пронеслись между сном и явью как один день. Два месяца мучений и иссушающего жара. Два месяца, в течение которых я боролся за власть над телом и за свою жизнь.

Замолчав, Анлетти несколько раз прошёлся ладонями по коленям: оправил тунику, чтобы легла ровнее, разгладил на ней несуществующие складки и под конец натянул многострадальную ткань до звона, аж хрустнули пальцы.

— Я захотел стать тем, кто не только спасёт Гардалару жизнь, но и примет его любовь. Потому и выжил. Но счастлив не был. Ни дня. Так что… — Анлетти горько усмехнулся и, наклонив голову набок, посмотрел на Талиана снизу вверх, — рубите голову, мой император. Рубите, не жалейте. Я умер в день, когда умер он.