Страница 48 из 51
— Я тебя себе такой и представлял, – говорит отец, усаживаясь напротив меня.
Представлял. Значит, думал все-таки о покинутой дочери. Я решаю без излишних рассусоливаний перейти непосредственно к пожирающему меня вопросу.
— Ты ведь мог позвонить. Почему за все эти годы ни разу этого не сделал? Маме было бы приятно.
Уголок его губы цепляет горькая усмешка.
— Я звонил. Сто раз звонил. Тысячу раз. Письма писал. Приезжал. На коленях перед твоей матерью ползал, просил прощения. А она ни в какую. Один раз оступился, второго шанса не будет. У меня же там… с той женщиной не сложилось. Приехал я во Францию, все чужое, никого не знаю, никому не нужен. Ей в первую очередь. Она меня с собой в виде сувенира привезла. Год помыкался и надумал вернуться. Только вот мама твоя назад меня не приняла. С тобой общаться запретила. А тут мне работу в Париже предложили, ну, я и вернулся. И знаешь, Таня, жизнь с тех пор так и пошла наперекосяк. Я Париж так и не полюбил, так и не сделался здесь своим.
Его серые с испещренные красными прожилками белками глаза наливаются грустью.
— Не может быть, – шепчу я.
Внутри меня рушатся по кирпичикам возводимые годами догмы. Мама совсем недавно всхлипывала в трубку, задыхаясь этим переливающимся обидой «никогда». Да, что там говорить, эти обвинения в адрес безответственного мужа и никудышного отца острой иглой прошили все мое детство. Неужели это был всего-навсего мастерски заученный и прочитанный актерский текст? Сделанное открытие больно ранит острыми углами, отказываясь укладываться в голову.
— Мама всегда говорила, что ты уехал и больше нами не интересовался, – бормочу я.
— Вот скажи мне, Таня.… Если оглянуться сейчас назад. С высоты прожитых лет. Без эмоций. Кто больше виноват перед тобой: я, оступившийся однажды по глупости, или твоя мать, сознательно поставившая собственную гордыню выше интересов ребенка?
Он озвучил мой вопрос. Я молчу. Поблизости не оказывается подходящего ответа.
— Я даже не знал, что ты во Франции… Последний раз я звонил лет пять назад наверно. Она мне как всегда ничего не сказала. Бросила трубку, едва заслышав мой голос.
Вертлявый официант явно нетрадиционной ориентации интересуется, определились ли мы с выбором. Да. Я выбираю возможность вернуться назад и прожить эти двадцать лет с осознанием, что у меня полная счастливая семья. Что мне не надо копаться в себе в поисках червоточины, из-за которой родной отец с такой легкостью сбросил меня с воза своей жизни. Что не надо метать дротики в его фото, мстя за материнское горе. Такого нет в меню? Ну, тогда салат Цезарь.
— Расскажи мне о себе, – просит тем временем отец, заказав себе клаб-сэндвич, – Мне все-все интересно.
«Я хочу знать о тебе все» всплывает пузырьком на поверхности памяти. В последнее время меня все хотят. Прямо как пресловутую дубленку из комедии «Самая обаятельная и привлекательная».
Я рассказываю, отрывая и выкладывая на стол лепестки, но сохраняя нетронутой сердцевину. Усталые глаза отца периодически трогает слеза, которую он стоически проглатывает, запивая водой из графина.
Психологи говорят: любая теория представляет лишь отдельный аспект проявления многогранной реальности. Мама, скрыв от моего детского ума существование других граней, подала мне свою теорию как единственную возможную реальность. С годами она вросла в кожу и, в конце концов, сделалась для меня таковой. Сейчас разглядев с опозданием другую грань, я не в состоянии мгновенно перестроиться. В моем подсознании отец, пусть теперь и оправданный, остается чужим человеком. Официант приносит счет, зазывно подмигивая расположившемуся за соседним столиком парнишке в белой рубашке с узким галстуком. Отец мгновенно пресекает мою попытку расплатиться.
— Я так рад, что у тебя все хорошо, – улыбается он, – Что ты выходишь замуж. Я буду счастлив, если ты разрешишь мне отвести тебя к алтарю.
— Тебе на это не требуется разрешения. Это твой отцовский долг, – отправляю в ответ искреннюю улыбку я.
— Спасибо тебе.
Мы договариваемся отныне созваниваться и встречаться, и, обнявшись на прощание, расходимся в разные стороны. Я спускаюсь в метро. Меня гложет изнутри желание, придя домой, первым делом набрать мамин номер и сбросить на нее голову увесистый кирпич упреков. Как она могла? Как осмелилась решить за меня?! Как у нее язык поворачивался все это время лгать, разыгрывая из себя жертву? Но чем ближе, чередуя остановки, вагон подъезжает к станции Пасси, тем тише становится голос негодования. Моя мать – это бактерия, питающаяся тем, что обычно убивает все живое. Токсичные отходы негатива необходимы ей для жизнедеятельности. За неимением готового яда, она отравляет существующие съедобные продукты. Уход мужа в свое время обеспечил ей пищу на долгие годы. От такого лакомства она не пожелала отказаться ни за какие коврижки. Она и до сих пор с удовольствием смакует это давно остывшее блюдо, намалевав над головой ореол трагичности. К чему приведут мое запоздалое разоблачение? Моя родная бактерия только отхватит себе еще мясистый кусочек горечи с начинкой из дочерней неблагодарности.