Страница 9 из 76
Впереди показалась толпа — и я бы испугалась, да только все стоящие были повернуты ко мне спиной. Подбежав к ним, я поинтересовалась у повиснувшего на фонарном столбе мальчугана:
- Что происходит?
- Вешают злых дядь, — радостно сообщил он.
- А ну подвинься! — приказала ему я, тоже залезая на фонарь. На парне были перчатки без пальцев, а у меня руки вообще не были прикрыты, и кожа тут же начала противно прилипать к холодному чугуну фонаря.
Мальчик недовольно забурчал, но возмущаться не посмел. После того, как мой рост значительно увеличился за счет стационарных подручных средств, я тоже стала с интересом разглядывать площадь.
Перед огромным белым зданием с колоннами гордо стояла виселица с восемью петлями, перед которыми в ряд выстроились люди крайне непрезентабельной внешности. Грязные, угрюмые, заросшие. Но местным жителям, судя по всему, они были известны прекрасно. Они громко улюлюкали, кричали, радостно тыкая пальцами в приговоренных.
- А это кто, вон тот, самый грязный и с бородкой козлиной? — спросила я у мальчика, который посмотрел на меня как на умалишенную и даже не удостоил меня ответом. Видимо, отвечать на такие банальные вопросы было ниже его достоинства, особенно когда перед нами развивались такие поразительные события.
Барабанная дробь была встречена бурей аплодисментов, а потом…
Я едва не упала с фонаря, но вместо этого ухватилась за него покрепче и поплотнее натянула капюшон плаща.
Он легкой походкой вышел на помост, одетый лишь в легкую белую рубашку и обтягивающие черные брюки.
Его кто-то сопровождал, и этот кто-то зачитывал имена и обвинения, как всегда происходило в таких случаях, но я смотрела только на него. Почему он перестал скрывать свою внешность?
Я неожиданно осознала, как тихо стало на площади. Он лениво оглядел осужденных, так, как будто бы ему было невероятно скучно. Да уж, выжигать сердца юным девушкам — гораздо забавнее.
Приговор дочитали, и слишком молодой для такой работы юноша надел мужчинам петли на голову. Сильный порыв ветра откинул капюшон с моего лица, но я была слишком заворожена происходящим, чтобы его поправить.
Тот, кого у меня уже язык не поворачивался называть лже-Эриданом, кивнул своему сопровождающему и небрежно махнул рукой. Раздался скрип восьми веревок, а потом хруст ломающихся костей.
Он презрительно отвернулся, обвел взглядом публику и вдруг напрягся, замер. Он смотрел прямо на меня!
Я слетела с фонаря и бегом помчалась прочь, оглянувшись лишь один раз — у фонаря, за который я цеплялась за пятнадцать секунд до этого, взметнулись клубы тьмы, из который выступил силуэт, который я теперь узнаю из тысячи.
Меня спасло одно — вместе со мной точно так же неслось ещё десяток человек, оглашая улицу криками: «Смерть негодяям! Долой насильников!».
Я не осмелилась сворачивать в первый же переулок, пытаясь затеряться в толпе вместе со всеми, боясь оглядываться. Я добежала до той улочки, которой я пришла, и только тогда посмела обернуться. Его не было, но это меня не успокоило — я вновь сорвалась на бег, даже не успев как следует отдышаться.
И только добежав до начала безлюдной улочки, на которой спали и официант, и Харольд, я споткнулась о неровно положенный булыжник. Полетев оземь, я содрала кожу на ладонях, порвала штаны, расквасив коленку, и тихо разрыдалась. У меня не осталось сил подниматься с земли, я просто лежала там, тихо рыдая в кулак, сама не понимая, от чего уже было плакать.
Снег попал мне за шиворот, забрался под кофту.
Я вспомнила глаза, которые смотрели на меня, вспомнила взвивающуюся тьму, и внезапно успокоилась.
Нумерологи всегда свято верили в судьбу, считая, что от неё не убежишь. Харольд безропотно принял предположение о собственной скорой смерти, считая их естественными и неизбежными. Вот только я была некромантом, а у некромантов работа такая — спорить со смертью. И если он — Смерть, то с ним можно поспорить, а если он — Тьма, то и с тьмой можно погонять наперегонки.