Гробовщик. Дилогия

– Дядя Немой, не двигайтесь! – снова крикнул Лёшка.

Я разогнулся и, щурясь, огляделся. Три активированные «Жарки», как три гигантских бенгальских огня, одна на месте костра, две – у меня за спиной. Между ними с криками метались люди, кое у кого горела одежда. Другие выли, закрыв глаза руками, брели куда-то, сталкивались друг с другом. Вот один слишком приблизился к аномалии, у него загорелся ботинок. С диким криком бедолага упал и начал сбивать пламя руками.

Над головой с тихим жужжанием в темноту пронеслось несколько разноцветных теней, земля снова содрогнулась. Крики усилились.

Я огляделся: Копыта нигде не было видно.

Сбежал, мерзавец!

Один из здоровяков остановился неподалёку и, часто моргая, вытирал глаза тыльной стороной ладони. Внезапно он заметил меня, полез в карман, но полностью достать пистолет не успел.

Возникший у него под ногами «Трамплин» запустил несостоявшегося убийцу в ночное небо.

Я поднялся на ноги и попятился в тень от куста шиповника. Сзади подошёл Лешка. Он был бледен, руки его, то сжимались в кулаки, то разжимались, будто он вот-вот бросится в драку.

– Хватит, Лешка, – сказал ему я. – Успокойся. Мы победили. Побереги силы.

– Скоты, – сквозь зубы сказал он. – Грязные скоты. Дядя Немой, знаете, зачем они хотели вас схватить?

Я молча пожал плечами.

Какая разница, чучело из меня собирались набить или хотели приучить таскать артефакты, как мартышку бананы? Итог всё един: теперь в Западный лагерь мне ходу не было.

– Вот этот, – мальчик показал пальцем на одного в армейском бушлате с погонами сержанта. Он стоял на четвереньках и слепо шарил вокруг себя рукой. – Ему за вас командир пообещал голую женщину. Он всё время, пока сюда шел, вспоминал, как раздевал младшую сестру дома. Раздевал и…

Лёшку передернуло.

– Не надо, – сказал я, но мальчик упрямо продолжил, показывая на здоровяка, который наткнулся на дерево и теперь держался за него, тихонько подвывая. Бушлат его дымился на спине.

– Этот, когда хотел вам укол сделать, всё жалел, что в шприце простое снотворное. Он как-то отравил собаку у соседа по даче. Два часа смотрел через дырку в заборе, как она мучилась. Думал, с человеком ещё интереснее будет.

– Вон тот, – ткнул Лёшка куда-то в темноту. – Тащил сеть и думал, что прежде, чем вас к Кирову доставить, надо бы ногами потоптать. Очень он любит, когда со всего размаху лежащему, особенно по лицу…

Вот так. Кому чтение мыслей – дар, а кому проклятие.

Парнишку трясло. Я понял, что ещё немного и у него начнётся истерика.

И что после этого он всех здесь поубивает. И чем только Генка думал, когда обучал своего друга этим штукам?

Я обхватил Лёшку, прижал к себе:

– Успокойся, малыш. Не надо делать того, о чём пожалеешь

– Гады! – стонал мальчик. – Зачем они живут? Зачем мне жить с ними?

Не надо было брать его с собой. Расслабился. Думал, как всегда, вяло поторгуемся, осторожно прощупаем друг дружку на счет новостей, покурим, выпьем по стаканчику коньяка (в последнее время Ломоть пристрастился к этому напитку), да и разойдёмся каждый в свою строну. Потому, когда Лёшка пристал: «Дядя Немой, ну пожалуйста – можно мне с вами? Я помогать вам буду. А-то вы вон, сколько пользы нам приносите…», я недолго колебался. Леська, правда, не хотела его отпускать. Почувствовала что-то. Сколько раз Лёшка до темноты с Генкой где-то шлялся – и ничего. А тут упёрлась, еле уговорил её братец названный. И я, идиот расслабленный, тоже хорош. Пускай, мол, пацан прокатится, да на других людей хотя бы из кустов посмотрит.

Посмотрел на людей?

Вообще, говорят, лучшее средство в случаях истерики – пощечина. Но бить мальчика, это последнее, что мне сейчас хотелось делать.

Я ещё крепче обнял Лёшку, и тот уткнулся мне куда-то в бок. Захлюпал.

– Ну, скоты, ну – сволочи, – сказал я. – Где же их взять честных, добрых, справедливых? Приходится жить с тем, что есть.

Лёшка, застеснявшись, отстранился, вытер слёзы.

– Ты лучше думай, что дальше с ними делать? – я кивнул на бывшую «группу захвата», пытаясь переключить его внимание на новую проблему. – Разбредутся ведь. А тут в округе аномалии, да ты ещё пораскидывал.

– Так я могу снять! – встрепенулся мальчик. Ну вот – уже лучше. И ведь всего минуту назад слёзы ручьём лил.

– Ага, – усмехнулся я. – И ковровую дорожку им, чтоб мягче шагалось. Ты бы поменьше свои умения перед ними светил. И так теперь разговоры пойдут, что там у Гробовщика за пацан объявился. Глядишь, ещё и за тобой охота начнётся.

– Так что тогда делать? – растерялся Лёшка.

– Забирай продукты, – я указал ему на рюкзак. – И иди к повозке. Я сам тут разберусь.

Мальчик нерешительно топтался на месте.

– Да не бойся ты, – улыбнулся я ему. – Больше я им в руки не дамся.

Лешка вздохнул и ушёл в темноту, сгибаясь под тяжестью рюкзака, который он повесил на плечи.

А я вышел на свет ближайшей «Жарки» и громко крикнул:

– Всем слушать меня!

Слепые обернулись на голос, зрячие прищурились, глядя на мою фигуру.

– Никому не двигаться! – продолжил я. – Если не хотите попасть в аномалию…

– Не стрелять! – перебивая меня, рявкнул кто-то из темноты. В стороне, откуда это прозвучало, началась какая-то возня, кого-то повалили, послышалось несколько глухих ударов. Потом тот же голос продолжил:

– Говори, Гробовщик. Мы тебя слушаем.

– Садитесь на землю, где стоите, – продолжил я свою речь. – Утром за вами придут.

– А если нет? – после паузы спросил кто-то.

Я криво усмехнулся. Дошло, наконец? Как вам: осознавать себя отработанным материалом?

А вслух сказал:

– Не боись. Схожу в лагерь, предупрежу на посту, что живые остались.

Сказал, похромал в сторону Вильчи, но тут в спину раздалось:

– Так, может, и мы с тобой? Чего нам тут сидеть?

Я остановился, медленно обернулся. Сказал сквозь зубы:

– Вы, суки, молите Бога, что мой племяш за вас вступился. Если бы не он, я бы вас тут всех положил. Ноги отдельно, руки отдельно.

По пути попалась только одна здоровенная «Плешь», так что до лагеря я домчался минут за сорок. Съехал с дороги метров за триста до околицы, поставил телегу у зарослей орешника, дальше заковылял пешком.

Часовой сидел на лавочке у последнего дома – развалюхи с провалившейся крышей и, не таясь, курил. Вот он затянулся, и уголёк на конце сигареты на секунду осветил его лицо. Ветер дул в мою сторону, я почувствовал запах дешёвого табака.

Я подобрался поближе, бросил в кусты слева сухую палку. Когда курильщик повернулся на шум, тихонько сказал:

– Ну, здравствуй, Краб.

– Кто здесь? – он вскинул пистолет, но тут же опустил. Спросил, слепо щурясь в темноту. – Гробовщик?

– Курим на посту? – вопросом на вопрос ответил я, не спеша, подходя к нему. – Начальство не заругает?

– Фу ты, чёрт! – Краб явно обрадовался. – Так и знал, что ничего у них не выйдет. Вот Киров разозлится!

– Так ты в курсе, что сегодня на меня засаду устроили? – спросил я, присаживаясь рядом.

– А как же, – кивнул Краб. – Из наших только Копыто, тварь продажная, пошёл. Остальные армейцы из оцепления.

– Видал, видал, – кивнул я и процитировал. – Все красавцы удалые, все равны, как на подбор…

– Угу, – засмеялся Краб. – Только дядьки Черномора с ними не было. Тут твою тушку дожидается.

– Дожидается? – переспросил я. – В доме Ломтя, наверное, остановился?

– А где же ещё? – начал было Краб, осекся, спросил с подозрением. – Ты что задумал?

Я молчал.

– Там охрана по периметру, плюс БТР у крыльца. Даже и не думай к нему соваться.

– Успокойся, – сказал я. – Не буду.

И, после паузы, добавил:

– Если ты мне поможешь.

– Чем простой бродяга может помочь легенде Зоны? – вроде бы в шутку спросил Краб. Но я видел – он здорово нервничает.

– Вызовешь его наружу. Доложишь, что слышал со стороны, где засаду устроили, крики и пистолетные выстрелы. И, как бы, между прочим, случайно, светанёшь ему в глаза фонариком.