Ева и Адам

Грохот.

Открываю глаза. Молниеносно – под аккомпанемент ругани папы – скидываю ноги с кровати и желаю выбежать в коридор, но дверь в мою спальню отворяется раньше.

– Ева Ахава? – разит мужской голос; незнакомый и серый – почти как небо Нового Мира.

– Это я.

Следом выходит еще один. Форма у них соответствующая – незнакомая и серая.

– Вы вообще кто? – спрашиваю я.

Вижу плавающих в коридоре родителей. Перед ними взмахивают бумагами и причитают «разрешение, у нас есть разрешение».

– Что вам надо? – кидаю я – злобно и не без недовольства во взгляде и голосе.

– Ева Ахава, вы обвиняетесь в убийстве Карамель Голдман. Нам дали ордер на обыск.

Вот так.

– Малышка, все хорошо, мы решим это, – кидает – наперерез – мама и продолжает о том, что это, должно быть!, какая-то ошибка, и поспешные выводы могут обернуться против самих служащих патруля.

Я готова провалиться сквозь землю. И отнюдь не от стыда. От вероломства и скудности. От невообразимой несправедливости. От обиды, тоски и печали. Но вместо того я хмыкаю в лицо мужчины перед собой:

– Вы серьезно? Посмотрите на меня внимательно и подумайте еще раз.

– Ведите себя прилично, мисс Ахава.

– А вы хоть немного подчиняясь логике и здравому смыслу.

– Ева! – журчит мамин голос. – Будь повежливее, люди исполняют свои обязанности. Сейчас мы обо всем поговорим, обо всем договоримся...

– Нет.

Невозмутимо отвратительное лицо мужчины заставляет возмутиться меня.

– Нам нужно произвести обыск, – кидает тот, что за ним.

– Вам нужно произвести выход из нашей квартиры, – язвлю я.

Первый проходит рядом и – вот задница – толкает плечом; специально выводит...киваю родителям, мол, все хорошо, не беспокойтесь.

– Заканчивайте нести ахинею, потому что я должна идти в школу. И обыск свой тоже – скорее.

Слова мои сопровождают рысканья двух мужиков на девчачьей спальне.

Ловлю родительский взгляд, направленный на меня из коридора. В нем страх, грусть и непонимание. Я же пытаюсь в этот момент ничего не выказывать; пялюсь в стенку и отсчитываю проклятые секунды, которые ползут вязким сгустком. И пытаюсь понять, почему это все происходит. Неужели чертово белое платье как-то причастно? Неужели причастен Серафим? Почему он — если то правда – нарушил свою часть договора и приплел к истории меня? О, а если некто подал жалобу на Адама?

– Библия! – объявляет один из служащих и швыряет развороченные подушки на место. – Инакомыслие, религия, распространение старой печати. А экземпляр взят откуда..? Такое в магазине не купишь.

– А лекарства, назначаемые школой и прописанные в правилах Нового Мира, принимаете? – интересуется второй служащий (и, судя по всему, не просто так; ящик стола презрительно хлопает). – Неплохой запас...Пересчитай.

Кивок предназначен напарнику.

Мама подносит руку к лицу, закрывает глаза и глубоко вздыхает. Папа сдержан.

– Как дела в Южном? – холодно спрашиваю я и горячо – при этом – представляю Адама, что даже не узнает о случившемся.

А если у него не получилось выйти из своего района, и тот – правда! – оцепили? Что если никто не сможет ныне покинуть его? И вот – как итог – Новый Мир – есть три уродливых района с трясущимися от страха собственной власти повелителями и дефицитом служащих, кои больше не возжелают быть рабами?

– Хочешь сбежать? – посмеивается первый служащий.

– Разве такие мысли должны посещать светлый ум жителя с поверхности? – дробью отчеканиваю я; не глядя. – Вы точно достойны нести службу?

Второй роется в моих вещах за рабочим местом.

– Мосты оцепили, но воздушные полосы еще в рабочем состоянии, – сдается он. – Вскоре возведут новую защитную стену.

– И все это из-за девочки, в убийстве которой вы меня обвиняете, но которого я не совершала?

– Возможно не убийство, а причастность к нему.

– Или она – только повод?

...а причина корнями врастает куда глубже?

– Мисс Ахава, не в ваших интересах проявлять болтливость.

Пресекает, и я на то замолкаю. Киваю. Продолжайте.

Служащие сходятся и о чем-то шепчутся. Обрывки предложений велят обыскать всю квартиру, хоть это и не по протоколу; разрешения нет, но его можно получить позже. Я — сию секунду — вспоминаю о спрятанных в родительской спальне деньгах. Может, для управляющих северян сумма и не высока, но для среднего класса — более чем. Что если виноватыми выставят родителей? Что если к ответственности за эту проклятую Голдман привлекут всю нашу семью? А, значит, наказаны будут все.

Они должны найти в моей комнате нечто, что их подцепит и выведет из квартиры. Даже если со мной.

– На Голдман платье не из этого материала было? – Служащий поднимает из-под стола оставшиеся от работы лоскутья.

– Я хочу подать жалобу. – Голос мой в самый неподходящий момент покидает меня: говорю быстро и сухо, глотаю – нечего.

Да простит меня Адам Ланэцах.

Я сделаю, что угодно, лишь бы быть с ним. Но сделаю еще больше, чтобы не видится: чтобы его не коснулась ни единая зараза, ни единое наказание.

– Я хочу подать жалобу на Ромео Дьюсберри.

Мама с непониманием и – воедино – жалостью смотрит на меня. Когда слова эти спрыгивают с моего языка. Когда меня под руки выводят из дома. Когда садят в машину, и то видит с несколько соседей.