Ева и Адам

Просыпаюсь от вонзившейся в ладонь иглы. Дергаюсь и, еще не отойдя ото сна, начинаю затягивать швы на спине. Последний узел завязывается, и платье взмывает над одеялом, плавно приземляется поверх и всячески красуется. Ровное, аккуратное, выстраданное. Примерить не решаюсь, а потому сворачиваю в принесенный Серафимом пакет и кладу в прихожей.

Что же с Карамель? Вот загадка. Я бы спросила, но условия оказались иными. Да и не в праве жителя Северного района; чрезмерное любопытство наказуемо.

Умываюсь и прихожу в себя, до приезда – обещанного, раннего – Серафима успеваю позавтракать.

– Пересчитывать будете? – спрашивает он при обмене пакетами.

Открываю.

Черт ведь..!

Дыхание перебивает от вида пачек: по сто тонких карточек разложены две тысячи золотых.

Бормочу что-то про золото и подлинность, а Серафим перебивает меня со смехом:

– Вы думали, я вас серебром обделю? Нет уж, – улыбается он. – Плата достойная за достойную работу и ваше молчание. Правда же?

– ...что?

– Если скажете кому-то, что шили платье на заказ – я заберу у вас вдвое больше и иной валютой.

Голос его разит мраком и непокрытой угрозой, но улыбка не сходит с лица. Как можно быть грубым и доброжелательным в один момент?

– Я...

– А если вы признаете на ком-либо это платье, мисс Ахава, советую молчать и не поддавать вида. Я умею забирать долги, а, тогда, вы станете мне должны. Договорились?

– Да. Я вас поняла.

И он покидает наш дом раз и навсегда.

Остаюсь с противным сгустком чего-то склизкого поперек горла; короткое пребывание оставляет пятно на день вперед. Как можно и располагать к себе, и отторгать? Как можно одаривать верой и спокойствием и ударять своей нарочитой важностью и губительной эмоциональной скупостью?

О, Карамель, надеюсь, ты знаешь, за кем увязалась. Идеальная девочка послушалась порыва сердца, тогда как у нее была идеальная семья с идеальным статусом, идеальная пара и идеальное будущее. Я размышляю о том, что толкает людей на безрассудство. Однако – вот так противоречие! – родители вытащили нас с низов Южного района, оплатили мою школу в Северном, воспитали меня без особых запретов и даже без контроля в приеме лекарств, надеясь на мою сознательность, на мою признательность и мою ответственность, и что из этого вышло? Глупая Ева! Людей на безрассудство толкает воля сердца!

Мама и папа уже на работе. Пакет с картами кладу к ним на кровать. И в ту же секунду меня отвлекает стук с первого этажа. Спускаюсь и припадаю к дверям, интересуюсь пожаловавшим.

– Доставка хорошего настроения! – объявляет голос Адама. – По вашему адресу оформлен заказ на всю жизнь вперед.

Распахиваю дверь и улыбкой встречаю моего Адама.

– С добрым утром, девушка с поверхности, – услужливо протягивает он – и слова, и упаковку «Искристого бочонка». – А знаете ли вы, мисс Ахава, что фабрику с производством вашего любимого мороженого закрыли еще вчера?

– Тогда, Адам Ланэцах, почему вы держите его передо мной? – поддерживаю его игру. – Это не опасно?

– Не опасней, если я сделаю так. – И он, преодолев скромную пропасть между нами, припадает к губам.

– Эй, а если увидят? – сквозь поцелуй выдаю я и затягиваю за ворот куртки. – Вы, Адам Ланэцах, тяжело больны.

– Смею заметить, что вы больны ровно столько же. А знаете, что с подобными делают Боги Нового Мира?

– Люди всегда губят то, чего не понимают.

Я представляю, как мы сбегаем в низовья Золотого Кольца, как гуляем по Южному району – единственные места, где можно укрыться от гадких камер и считывающих сенсоров. Я представляю нас через пару лет. Неужели мы будем вечно прятаться? Отмеряю год, два, три...И вот тоска опоясывает мысли.

Я никогда не назову его мужем. И не посмею завести с ним семью. Не посмею родить ему ребенка, а, если и сделаю это, буду наказана и отправлена в Картель, ибо без пары – то абсурдно и дико.

Черпаю ложкой мороженое и направляю его в рот.

– Я сшила платье. Хочу пойти в нем, – говорю я.

– Покажешь?

– Если будешь хорошо себя вести.

– О, как...Уже начинать?

И он выхватывает мороженое с ложки налету, после чего ледяными губами скоблит по шее. Смеюсь с того и пытаюсь вырваться.

– Вот сейчас...еще немного, – причитает Адам.

– Прекрати! – Я заливаюсь смехом от щекотливых касаний. – Прекрати, иначе я пойду в старом мешке!

– И кому сделаешь хуже?

– Тебе будет стыдно! – взвываю я от очередных поцелуев по шее — колючих и смешных. – Адам, ну пожалуйста..!

И он отпускает меня.

– Простите глупого служащего, девушка с поверхности. Все забываю, что эта кожа, – и Адам гладит мои руки, – вымоченная в молоке и маслах, не терпит прикосновений кроме своих собственных.

– Вот актер!

И я ухожу примерять новое платье.

Взваливаю пышный подол и рвусь к лестнице. Адам – оказавшийся в прихожей – ловит мой растерянный взгляд и мой растерянный стан. Уголки его губ поднимаются, а глаза – боже, до чего прекрасны! – со скачущей эйфорией в расширенных зрачках говорят больше и лучше всевозможных слов.

Я берусь за подол и спускаюсь. Кружусь в крохотной зале – юбка занимает весь коридор и атласными краями гладит прибитого около стены Адама.

– Кажется, ты опять это сделала.

– Сделала что?

– Влюбила меня в тебя.

Он подступает ко мне и берет за руку. Шаг. Шаг в сторону. Шаг на меня. Шаг вперед и назад. Мы танцуем под безмолвную композицию из гуляющего по крыше сквозняку, стрекочущему сердцебиению – нашему – и едва уловимых шагов. Расправляю руки, и алые атласные крылья почти поднимают меня над землей...Адам берется за пальцы гордо протянутого вверх крыла, воодушевленно смотрит и кружит. Переступаю с носка на носок и веду бедрами.