Страница 10 из 123
Кто сказал, что деньги не пахнут? Их аромат не может сравниться ни с чем. Ни духи, ни изысканная еда, ни запах желанной женщины – все это и в подметки не годится запаху денег. Когда я беру их в руки, внутри все поет и пляшет. А потом пойти в банк, положить на счет и долго рассматривать цифру «доступно». Снова и снова доставать чек и смотреть. Доставать и смотреть. А по ночам просыпаться в ледяном поту и умирать от страха, думая о том, что банк может разориться, что государство снова наложит лапу на мои деньги. Снять и держать дома? И пугаться каждого шороха, каждую секунду ожидая визита грабителей?
Мне страшно жить и страшно умереть. Я устал. Я болен. Не телом, а душой. Это страсть, и она меня погубит. Уже погубила. Мне мерещится всякое. И тот, кого я видел когда-то во сне. Тот, кто подарил мне погремушку. Теперь я знаю, он не бог. Он уже не так красив. Он смеется надо мной, зная, что обманул меня, что я в его власти. А еще постоянно мучают воспоминания о… (здесь несколько строчек были густо зачеркнуты). Мне страшно. Как ни тяжело, я должен буду рассказать об этом Косте и Лене. Ее обязательно надо найти и…»
Костя закрыл тетрадь и положил ее на стол.
- Да-а-а… - протянул он. – Ну и дела.
- Вот видишь! А еще помнишь, в больнице он сказал: «Только погремушку нельзя…» Костя, не надо за ней ехать!
Он молча барабанил пальцами по столу. На лице его читалась не просто борьба, а настоящая мировая война. Я умоляюще смотрела не него.
Как знать, может, здравый смысл и победил бы, но я сделала роковую ошибку. В тот момент, когда мне показалось, что Костя все-таки склоняется к моему мнению, я сказала жалобно:
- Костенька, ну хочешь, я на колени перед тобой встану?
- В церкви на коленях стой! – грубо оборвал меня Костя. – А теперь вытри сопли и слушай.
Я уставилась на брата, от неожиданности открыв рот. Да, мы с ним часто ссорились и спорили, и он нередко грубил и орал на меня, и все-таки обычно я брала верх. Может, потому, что чувствовала: я сильнее его. А может, потому, что была права. На этот раз я тоже была права, но что-то подсказывало: ни криками, ни уговорами, ни слезами настоять на своем не удастся. Таким я его еще никогда не видела.
- Так вот, - Костя навис надо мной и смотрел прямо в глаза совершенно диким взглядом. – Видишь эти деньги? Половина – твоя. Можешь забрать их хоть сейчас. Те деньги, которые в банке, мы получим через полгода. Разумеется, тоже пополам. Как только станет тепло, я полечу в Сибирь, найду эту дрянь и привезу сюда. И не надо кивать на дядю Пашу. Во-первых, он явно не дружил с головой. Уж не знаю, от травмы или всегда таким был. Честно говоря, мне плевать. А во-вторых, то, что он был патологическим скрягой, совершенно не значит, что и я стану таким же. Мне никогда не хотелось иметь много денег только для того, чтобы они были. Я хочу их тратить, понимаешь? Купить хорошую машину, дорогую одежду, ходить с красивыми девушками в рестораны. Дом купить. На Канарах. А не корячится всю жизнь на чужого дядю за какие-то жалкие тридцать тыр в месяц. Чтобы мелочь в карманах считать на банку пива. Чтобы у сестры занимать до получки, если надо девушку в кафе пригласить. Или на новые джинсы.
- Но, Костя, - робко попыталась возразить я, – с дядиными деньгами тебе теперь не надо будет занимать у меня на кафе и джинсы. Хватит и на машину, и на дом, и на кругосветное путешествие с девушками.
- Что мне эти гроши? – презрительно фыркнул Костя. – А это, сама понимаешь, гроши по сравнению с тем, что я могу получить. В общем, все. Разговор окончен. За шаром я поеду, нравится тебе это или нет. Конечно, я бы предпочел, чтобы ты поехала со мной. Но если тебе религиозные убеждения не позволяют, - тут он ядовито ухмыльнулся, - я не настаиваю. Сам справлюсь. Кстати, если я тебя так раздражаю, могу переехать пока в дядину квартиру.
Он хлопнул дверью гостиной и, насвистывая, отправился в ванную. А я уткнулась носом в спинку дивана и залилась злыми бессильными слезами.
Хоть я и не настаивала, Костя действительно переехал в дядину квартиру. «Чтобы не шокировать твою нравственность своими внебрачными связями», - так он сказал.
Когда мы с Костей съехались, он жил в страшенной грязи и питался «дошираком». Договорились, что я буду вести хозяйство, стирать и кормить его, но за это он не станет приводить в нашу квартиру своих подружек.
Нет, я не была ханжой и считала, что каждый человек волен решать для себя, будет ли он жить монахом, в браке или беспорядочно рассеивать свой генетический материал по всей вселенной. Если бы Костя привел в дом жену, пусть даже гражданскую, я бы не стала возражать. Может, меня и раздражали бы их счастливые вопли за стеной, но я бы притерпелась. В конце концов, мой развод со Славкой вовсе не означал, что я поставила крест на личной жизни. Мне было всего двадцать восемь, и у противоположного пола я пользовалась успехом. Однако я была слишком брезглива, чтобы терпеть у себя дома неизвестных девиц, сменяющих друг друга со скоростью звука, замачивать Костины простыни в пятновыводителе и, натянув перчатки, отмывать ванну от чужой интимной растительности.
Впрочем, наш разъезд на Костину личную жизнь положительного влияния не оказал. Раньше во всех своих неудачах он винил мое «ханжество и самодурство» и свою «нищету», а теперь - «всеобщее женское коварство и блядство». На мой же взгляд все обстояло несколько иначе.