Актёр господина Маньюсарьи

Одно было ему ясно — каким бы ни было это желание, запечатлённое на шёлковой ленте весенне-зелёного цвета, в итоге именно оно привело его к попытке самоубийства. А, значит, думать о нём не следовало.

Миреле вновь перевёл взгляд на абагаман — тёмно-фиолетовые, глянцевито блестевшие листья, развернувшиеся навстречу утреннему солнцу, казались залитыми золотой краской, пролившейся с небес. Священное дерево в квартале таких низких, падших созданий, как актёры — удивительное дело! Как это могло случиться, кто мог позволить это?

Не придумав ответа на свой вопрос, Миреле полюбовался абагаманом ещё немного и отправился дальше. Вокруг по-прежнему не было ни души, если не считать за души растения и животных — цветы благоухали, листья шелестели, из-за стены деревьев неслись бесчисленные птичьи крики, по зеленоватой поверхности пруда, занимавшего добрую половину квартала, плыли утки, то и дело встряхивая крыльями.

Миреле остановился на берегу пруда в тени огромного дерева и, опустившись на землю, преклонил голову к шершавому, прохладному, не успевшему нагреться за недолгий утренний час стволу.

«По какой бы причине я здесь ни оказался, мне спокойно и хорошо… — думал он, прикрыв глаза, вдыхая запах земли и зарывая пальцы в мягкую, влажную поверхность берега. — От кого или от чего бы я ни сбежал сюда, в это красивое и диковинное место, которое якобы проклято Богиней и находится под покровительством демона Хатори-Онто, я рад, что поступил именно так. Я не хочу возвращаться обратно и не хочу ничего вспоминать».

Ободрённый этой мыслью, он поднялся на ноги и отправился к павильону, белевшему позади деревьев и казавшемуся издалека кружевным, ажурным и лёгким, словно вырезанным чьей-то искусной рукой из бумаги. Этот новый дом, одиноко располагавшийся на противоположном берегу пруда, в самой удалённой части квартала, и этим напоминавший дерево абагаман, так же сторонившееся соседей, сразу понравился Миреле.

Однако когда он вошёл внутрь и отодвинул первую из шёлковых занавесок, заменявших в тёплое время года двери в комнатах, иллюзия спокойствия, тишины и одиночества рассеялась.

Из глубины дома неслись голоса и смех.

Поколебавшись, Миреле пошёл на звуки.

Его новые соседи обнаружились в просторной комнате, располагавшейся в задней части дома. Противоположная к двери стена представляла собой, как это принято, ряд огромных, от пола до потолка, окон, зимой затягивавшихся бумагой или плотной тканью, а летом освобождавшихся от неё. Теперь все окна были распахнуты, тяжёлые парчовые занавеси белого цвета раздвинуты, наружная стена, служившая в зимнее время года дополнительным источником тепла, разобрана, и из сада в комнату свободно лились солнечные лучи.

Стены были обиты светлым шёлком, кое-где красовались картины с нежными пейзажами.  

Обитатели дома не спали, а, расположившись кто где, предавались ленивому утреннему безделью.

Миреле остановился на пороге комнаты, разглядывая троих своих соседей.

Один из них лежал головой на коленях у другого, и его длинные волосы неестественного, ярко-синего цвета растекались по полу волнами жидкого кобальта. Юноша лежал, закинув одну ногу на другую и покачивая босой ступней, а его друг, обладавший такой же роскошной шевелюрой, однако огненно-алого цвета, занимался тем, что заплетал синие волосы в мелкие косички, сосредоточенно вытаскивая из рассыпанной на подставке горы бисера и жемчуга нужные бусины и вплетая их в пряди.

Синеволосый что-то напевал и то и дело тянулся рукой к блюду с фруктами, аппетитно поблескивавшими в свете солнца.

— Хватит жрать, — одёрнул его приятель и, не отвлекаясь от своего занятия, с силой хлестнул по руке, сжимавшей виноградную кисть. — Сколько можно, на тебя сладкого не напасёшься! Твоя госпожа не любит толстых.

Первый юноша скривился, однако положил виноград на место.

— А твоя — зануд, — парировал он скучающим тоном. — Впрочем, должен заметить, что зануд никто не любит.

Приятель оставил его колкость без ответа, однако в этот момент со стороны подушек и покрывал, в беспорядке разбросанных в западной части комнаты, послышался третий голос.

— Вы способны заткнуться хоть на мгновение? — меланхолично спросил юноша с глубокими тенями под глазами и тоскливо-обречённым выражением лица, однако обладавший копной роскошных волос медово-золотистого цвета, несколько искупавших его болезненный и бледный вид. — Я когда-нибудь смогу поспать в этом, прости владычица, приюте милосердия?

Последний вопрос был произнесён с патетической скорбью в голосе и обращался, очевидно, в пустоту, однако юноша с синими волосами решил на него ответить.

— Эй-эй, ты сейчас не на сцене, — заметил он, строго покачав длинным пальцем и снова потянулся к кисти винограда. — Так что хорош комедию ломать, солнце ты наше золотое. Никто тебе не мешает спать, иди в другую комнату и смотри свои радужные сны хоть до заката.

— Оставь виноград в покое, кому сказал! — рявкнул красноволосый и рывком передвинул блюдо с фруктами поближе к себе.