Страница 66 из 341
«Как?» — чуть было не вырвалось у Иннин, но она вовремя остановилась.
— Дай… намёк, — с усилием произнесла она. — Подтолкни мои мысли в верном направлении.
— Рисуй.
Рисовать?..
Иннин обернулась и увидела на столике в беседке две кисти, однако ни бумаги, ни туши не было.
Тогда как же…
Подумав, Иннин взяла кисть и, опустившись на деревянный настил беседки, наклонилась над водой. Движение рукой — и отражение в воде покрылось лёгкой рябью. На какое-то мгновение Иннин увидела вместо него другое лицо, чужое, но такое знакомое, непохожее и похожее одновременно.
А потом оно пропало.
Но основа для будущего «рисунка» уже была.
«Хайнэ, — подумала Иннин, закрыв глаза. Рука её шевелилась, кисть рисовала длинные пряди, обрамляющие лицо. Вода в озере тихо плескалась, будто отвечая на растревожившие её движения шумными вздохами. — Я не права. У меня есть брат, что бы кто ни говорил и ни думал по этому поводу. Я так хочу тебя увидеть, Хайнэ, и скоро это произойдёт».
Плеск воды внезапно стал иным, более глубоким — движения кисти не могли бы произвести таких звуков.
Чужая рука коснулась плеча Иннин, но она не стала открывать глаз, чувствуя, что главное, что от неё сейчас требуется — это сохранить с таким трудом найденное спокойствие.
Потому что это спокойствие и было тем, что позволяло Верховной Жрице всегда одерживать над своей ученицей верх — но Иннин больше не держала на неё зла.
По крайней мере, сейчас.
Осознав это, она как будто отдёрнула полог, скрывавший от неё какую-то часть мира, и этот мир, невиданный, необыкновенный распростёрся перед ней во всей своей полноте — но распростёрся не как перед владелицей, а как перед путешественницей, гостеприимно распахивая объятия.
Чей-то чужой мир.
Чьи-то чужие воспоминания.
Душный, сладкий запах невиданных цветов.
Воздух насыщен этим медовым ароматом, аромат падает с мокрых листьев вместе с каплями дождевой воды, ласкает лицо вместе с порывами тёплого южного ветра.
Этот аромат прекрасен и невыносим одновременно.
Невыносимо прекрасен.
Воздух жаркий и влажный, чувствуется близость моря, вдалеке слышится рокот волн, с грохотом набегающих на скалы.
Как-то странно кричат птицы, вернее, этот крик так же странен, как сладкий аромат роз, как краски экзотического пейзажа, открывшегося усталым путешественникам.
— Кто этот мальчик, Инесс? — произносит чей-то мягкий, глубокий голос. Мужской. — Я не могу передать тебе, что ощутил, когда увидел его. Могу сказать одно: я чувствую, что отдал бы жизнь, чтобы увидеть его снова. И в то же время рад, что этого не произойдёт.
— Ты всегда всё понимаешь верно, — отвечает другой голос, женский. — Тебе достаточно одного взгляда, чтобы узнать то, на что другим не хватит ни сотен жизней, ни сотни сотен книг.
— О, я понимаю, на кого ты намекаешь, — смеётся мужчина. — Но не будь так строга. Ему всего семнадцать лет.
— Ты просто любишь этого зануду, как любишь всех, а я хорошо разбираюсь в человеческой природе и вижу, что он таким и останется. Ну да ладно. Я отвечу на твой вопрос про мальчика… Это счастье, что мы его больше никогда не увидим, потому что в противном случае мы умрём. Умрём от любви, Ранко.
Иннин внезапно почувствовала невыносимую тяжесть на сердце — и невыносимое желание увидеть тех, чей разговор пронёсся в её голове подобно дуновению ветра, морского и тёплого. Одного порыва такого ветра достаточно, чтобы перед тобой открылся целый мир — волны и утёсы, раковины и морские звёзды, корабли и бездонная синева глубин — даже если ты никогда не видел моря.
Иннин пыталась открыть глаза, одновременно не открывая их, и, в конце концов, ей это удалось.
Она открыла глаза в том, чужом мире, и чужим взглядом скользнула по лицу собеседника, молодого черноволосого мужчины с тёплым взглядом тёмно-синих глаз.
Сердце болезненно затрепетало.
— Ты ведь знаешь, что самые красивые растения обычно бывают ядовитыми, а самые красивые бабочки считаются посланницами из Подземного Мира и таят погибель для тех, кто прельстится на свет их крыльев? — продолжала женщина. — Под листьями прекрасной розы скрываются шипы. Самая глубокая любовь причиняет самые невыносимые страдания.
— Но ведь верно и обратное. — Улыбка мужчины была тёплой, как лучи вечернего солнца, и в то же время таила в себе ту же печаль, что таит закат. — Пройдя через невыносимые страдания, человек учится со-страданию и, значит, учится настоящей любви.