Страница 28 из 36
- Тятька, - подскочил к нему, радостный братец. – Отробил уже?
- Нет, Вася, зашел вот пока, - ответил он ему и поднял на меня взор, а я отвернулась. Ягоды на лавку поставила, да быстро вышла из избы, чтоб заговорить со мной не успел.
Убежала на огород, да принялась дела изображать. Полоть, и без того прополотую морковь, вырывая редкие травинки. А когда на огороде появился отец, поднялась с корточек, побежала воду таскать, наполняя огородную кадку. Мне было слышно, как он объяснял Васе, что они поправят, да починят первым делом, на дворе бабушки.
- Санька, - крикнул мне отец, когда я, наполнила кадушку. Я обернулась, глянула исподлобья, насупившись, а он заробел под моим взглядом, вот крест, заробел и спросил тихо, просящее: - Словом, не перекинемся ли?
- Словом перекинуться, говоришь? – прошипела в ответ. – Камнем только с тобой перекинуться могу! Камнем! – кричала я последние слова, убегая.
Сбежала недалеко. Запинаясь, с вцепившимися в подол репьями, встретившись, в конце огорода, с препятствием, я повисла на пряслах, свесившись вниз головой и завыла. От бессилия, от слабости своей, от горького камня в душе, да от любви своей, нерастраченной.
- Как тут простить, Степа, как?! – возвела я глаза, полные слез, к небу. – Не могу, нет сил на это, нет…
***
Минуло несколько дней, на протяжении которых, я не находила себе места. Неизвестность за долю Антипа заставляла тревожиться и мучаться, не позволяя крепко спать, сполна есть. Да и брошенная со злобы фраза отцу, ела меня изнутри. Бабушка, наблюдавшая все мои смятения и беспокойства, только вздыхала, да охала, усердно молясь за нас. Нужно было решиться. Забыть и вырвать. Похерить в недрах воспоминаний эту встречу. Словно и не было ничего, словно не знала я никогда этого человека. Смириться и жить. Просто, буднично, как вечное солнце, встающее по утрам, исполняя свой долг, лишь изредка дуря нас, скрываясь за тучи.
Вместо этого, я собрала еды, сказалась бабушке, что меня не будет три дня, не терпя возражений, и пошла. Ведь я не солнце. Нет у меня вечности. Полтора суток я шла до камня. Немного постояла на нем, вглядываясь вдаль, дожидаясь озарения или подсказки, а потом повернула в лес. Найти землянки, оказалось не так и просто. Путь, проделанный с Антипом на бегу, не отчетливо сохранился в памяти. Но все же нашла. Я взаправду надеялась найти здесь Антипа? Вот уж не знаю. Разум кричал о напрасном, бессмысленном походе, а сердце не слушало. Оно до последнего верило, ждало, надеялось.
Землянки были разворочены изнутри, с поломанными печами, изрубленными нарами, а в разобранных полах, тут и там, нарыты ямы. Остатки припасов всюду раскиданы и даже пучки травы, заготовленной мной и Мироном, сдернуты кем-то со стен. Я обошла по округе, найдя еще несколько вырытых ям и не понимая к чему они, кем копаны. Трава была всюду изрядно примята, а стол, на котором питались мужики, сожжен. Зато шалаш Антипа сохранился, словно нарочно, оставаясь не тронутым. Я залезла внутрь и легла, прикрыв глаза. Он не сохранил не тепла, ни запаха его, но находясь в нем, я словно окунулась в те дни, часы, минуты. Когда могла находиться рядом, наблюдать, тонуть в омуте глаз. Так и заснула, плененная воспоминаниями.
Проснулась на заре, умылась росой, оглядела все еще раз, словно прощаясь, да в путь обратный поспешила. Шла бодро, потаскивая сухари из мешка холщового, что на плече висел, спешила воротиться. На следующее утро, я уже вернулась, идя почти без остановок, даже ночью.
- Никуда не пойду больше, не переживай, - сказала я суетливой бабушке, да завалилась в постель, отвернувшись к стене, дабы избежать расспросов.
Вопреки усталости, сон не шел. Я долго лежала, уставившись в лоскутный коврик, что висел на стене, сшитый бабушкой из кусков поношенных рубах, да юбок. Неужели не свидимся никогда? Мне бы только знать, что здоров он, хорошо все у него, ладно. С этой мыслью уснула, с ней же и проснулась.
На следующий день, бабушка пироги печь с утра придумала, а после обедни, мать пришла. Поманила, присесть рядом, и сверток сует:
- Вот, дочка, сарафан новый одень, впору, нет.
- Зачем, вы, мама, этот еще цел, не нужно, - забеспокоилась я о тратах.
- Да где же? Вон, какой не годный уже, подол истрепался, пятна от смолы никак на нем.
Я не стала спорить и надела предложенную вещь, хоть и был тот, купленный Мироном, дорог, как напоминание. Сарафан оказался впору, я поблагодарила мать, а она взяла ленты, оказавшиеся тут же, в свертке, и предложила:
- Давай, ленты еще в косу вплетем.
- На что они мне, никуда не хожу, - равнодушно отмахнулась я.
- Молодая ведь ты, радуйся, - уговаривая, сказала мать. – Успеешь еще, с затрапезным видом то, находишься.
Не слушая моих возражений, она усадила меня и принялась сама мне косу налаживать. Я больно и не возражала, все равно. Есть лента – нет, без разницы мне. Вскоре она закончила и отошла в сторону, глядя на меня, любуясь на дело рук своих. Подошедшая бабушка встала рядом, смотрела тепло, вздыхая привычно, а я заподозрила неладное.
«Неладное», вскоре явилось в дом, в лице бородатого мужчины, с кустистыми бровями, а с ним маленькая, юркая старушка. Бабушка за стол приглашает гостей, а мужчина на меня косится. Присел, подбоченился, крякнул в кулак, а потом спросил у матери:
- А Осип что же не уважил?
- Будет скоро, Фрол Фомич, за лодкой заказчик к нему явился.
- Ну добре, - успокоился гость и на стол бутыль из сапога выудил. – Я вообще не пью, не подумайте, - сказал он, глядя в мою сторону, - но сегодня за знакомство, так сказать, сам бог велел.