Страница 14 из 36
Я подошла, взяла монеты, поглядела на эту горстку восполнения утраты, так ненавистно мне сделалось… В лицо его довольное, эти монеты бросила и припустила бежать, ожидая в любую минуту грозных окриков: «Держите ее!». Но никто не кричал и не гнался за мной.
Ближе к Рождеству, к нам приказчик в дом пожаловал. Не Калабурда, другой. Отец пьяный с утра, по лихим людям бродил, компанию искал. Васятка на улице с ребятнёй забавы чинили, хорошо, что не видел срама такого, не присутствовал. Мать спросила его, с чем пожаловал.
- Девку, вашу Анатоль Константиныч, управитель наш, в гости зовет, - отвечает и улыбается бесстыдно.
- Побойтесь бога, что ж это вы такое говорите, - опешила мать, а я за печь схоронилась.
Он отворил дверь, впуская в избу зимний холод, и сказал, прежде чем выйти:
- Дело хозяйское, но замуж-то ее теперь не возьмут, разве что вдовый какой, а он мужик щедрый – не обидит.
Я ревела, сидя за печью, на стуле, в подол подошедшей матери. Она хлопала меня по спине рукой, жалея, а потом утерла мне слезы своим передником.
- Ну, будет, будет. Пустое. Беги на пруд, Санька, рубахи ополосни.
И пока я полоскала рубахи в проруби, до ломоты в пальцах, хотелось мне сигануть в нее – бултых, да грех ведь это.
Зима тяжелая была, лютая, но и отступать начала спорно, еще весенний отсчет не пошел. Сложнее всего было душой отойти, оттаять. После визита в дом приказчика, житья совсем не стало. На улицу только выйди, сразу насмешки, намеки в мою сторону. Даже отец, по пьянке, назвал меня «перестарок», обидой ранив, словно по сердцу серпом резанув. Пил он часто, безмерно, мучая нас и себя. Бранился безбожно, ругая нас последними словами, или ревел, свесив голову, жалобно, ругая себя. Я его, то люто ненавидела, до выворота души, то хотелось прижаться к нему, как в измальстве, сесть на коленки, спросить, что его так мучает, о чем печаль его.
На масленицу, подкатили к дому сани с управителем. Масленица поздняя, почти весенняя. На управителе шуба меховая, распахнутая, сам навеселе, сразу внутрь избы прошел и расселся барином, нога на ногу. Корзинку, что с собой принес, перед этим, на стол поставил. В ней вино, угощения разные. Отец бутылку из корзины выудил, налил себе, управителю, с праздником его поздравляет. Мне за отца стыдно сделалось, а еще крепче, хотелось огреть, чем-нибудь потяжелей, гостя. Управитель расписывать принялся, как хорошо мы все жить станем. На ту пору случилось бабушке у нас быть, она его и спрашивает:
- Никак в толк не возьму, Анатоль Константиныч, вы, что же это, сватаетесь?
- Да, помилуйте. Человек я женатый, сие всем известно, ясен статус ее – полюбовница.
Бабушка подняла со стола корзинку, бутылку в нее сложила и, поставив ему на колени, сказала, что гостям мы рады, а с такими предложениями ходить в этот дом не нужно. Управитель поднялся, лицо недовольное, обвел нас всех тяжелым взглядом.
- Прибежит сама, прибежит, уверяю вас. Уж я добьюсь этого, тогда и посмотрим, – вышел, со всей силы дверью хлопнув.