Страница 93 из 121
Это были странички из Лёшиного романа. Самое начало.
Боже мой, они опять жгут, — выдохнула она, на секунду открыв глаза и увидев играющие на люстре сполохи. Под потолком, над белой скатертью обеденного стола, каскад хрусталя полыхал сине-розовыми огнями. Это северное сияние освещало платяной шкаф и ряды шкафов с книгами. Комната плыла. Или это плыл лишь диван, разложенный широко, и на нём расстеленная постель. Или плыла постель. Плыла, как большая вздыбленная многочастная льдина, и торосы на ней продолжали расти, тереться и рушиться. Шуршание накрахмаленного комплекта белья, белого и холодного, зыбкость, подводные стоны пружин. Ещё один всплеск, самый шумный, и всё начало затихать.
— Что?
Он перехватил её рот, накрыл свистящим своим, но воздуха в лёгких хватило лишь на секунды беглых сухих поцелуев, похожих на склёвывание с её губ, щёк, подбородка, носа совсем уже остатков желания, которое теперь легко уползало назад, в свою нору сытости. Ныряя следом, он сунул лицо ей за шею, под шею, за ухо, в волосы, но дышать было нечем и там. Он с шумом вырвался, отдышался и лишь потом отвалился в сторону.
— Ты что-то сказала?
Не отвечая, она вся выгнулась телом, расправила под собой ночную сорочку, завела хвост волос на грудь и выложила голову на подушку. Он перехватил её взгляд, посмотрел на люстру, повернул голову к окну. На шторах играли отсветы. Горело где-то недалеко, в районе Кузьминского парка. Этого надо было ожидать. С вечера было тихо, безветренно. Обычно в такие ночи и выжигают многоэтажки. Москва горела с Нового года. Новая методика сноса.
— Тебе чего-нибудь принести?
— Поставь чайник. Я сейчас встану.
Она не встала. Когда он вернулся с подносом, она беззвучно спала. Но спала недолго. За стенкой вдруг закашлялась девочка — остаточные явления гриппа. Она вскочила, пронеслась через комнату и пропала в детской. Минут через пять вернулась, взяла чашку с остывшим чаем и села на кровать.
— Жгут улицу Юных Ленинцев, — сказал он, не отходя от окна.
— Ужасно. У меня там тётя жила, — сказала она и поежилась. — Тётя Оля. На неё донесли, что она скрыла второе высшее образование, и её отправили на лесопосадки под Брест. Она там не выживет.
— Да ладно. Так уж не выживет. Это же не в Сибирь, не на лесоповал.
— Ты ничего не знаешь. Вы здесь чужие! Боже, и опять Ленинцев! Почему опять Ленинцев?
— Почему опять?
— Я о том, что сначала снесли Ленинский проспект, потом Ленинградский, сейчас Ленинцев…
— Были ещё Марксистская и проспект Мира, — сказал он. — Да Ленин здесь не причём. Маркс тоже. Это всё городские радиусы. Раз идут от Садового кольца, значит, с них и должны были начинать. С прорубки основных коридоров. Я бы тоже так поступил. Всё логично. Наверное.
— Наверное.
— Да.
— Ты хотел что-то рассказать.
— Да. Сегодня был в центре. Там уже мало что осталось. На месте Тверской пустыня, Манеж тоже сломан. И Дом Пашкова. Тот снесли начисто. С холма теперь берут землю…
— Для чего?
— Для засыпки комплекса под Манежной. Где не хватит, будут брать из канала. Делают русло для реки Неглинной. На Лубянке уже содрали асфальт…
— Отойди от окна. Или надень китель.
— Да. Но хуже всего на набережной. Пыль столбом, всё забелено. Памятник Петру Первому словно гипсовый. Теперь храм Христа Спасителя снова начали ломать.
— Вас пускали в центр?
— Нас ещё до обеда сняли. Шесть самосвалов отправили на засыпку подвала на улице Грановского. До конца смены сыпали, да так и не засыпали. Чёрт знает, откуда там такое подвалище.
— Со Сталина ещё, думаю.
— Думаю, со Сталина.
— Будешь спать? Я ещё посплю.
Он забрался под одеяло, накрыл своими ногами её тонкие худые лодыжки, прижал её к себе всю. Она поизвивалась змеёй, сползла головой с подушки и через мгновенье уснула, уткнувшись носом ему в ключицу.
На этом странички заканчивались. Требовалось что-то сказать. Я поднял голову. Говорить было некому. Годимый ушёл. Других листов тоже не было. Ничего, что могло бы предполагать продолжение текста. Я положил свои странички на стол и подошёл к двери. В коридоре было тихо. На кухне тоже никого. Ни звука не доносилось из гостиной напротив. Там было пусто. Абсолютно и безоговорочно пусто. Покинуто. Словно в спешке. Просто «Мария Челеста» какая-то: всё брошено и оставлено. В озадаченности я прошёлся по флигелю — везде так.
Я вышел на улицу. Умный дом горел. Он горел молча, серьёзно, сосредоточенно, словно занимался ответственным делом. К себе он тоже никого не подпускал, словно говоря: «Сам!» Его система пожаротушения спешила доказать свою эффективность. Из окон вырывались то клубы дыма, то клубы пара. Следом брызгала жиденькая водичка. Когда лопалось очередное стекло, дом вздыхал, словно тяжело болеющий кит, и опять погружался в пучину внутренней борьбы. Но чувствовалось, что ему тяжело. Он проигрывал, задыхался. Неожиданно из проёма на втором этаже обильно потекла пена. Её язык дотянулся до цоколя, а потом сполз на снег.