Страница 50 из 121
К вечеру мы оказались в её квартире. Я хорошо помнил весь алгоритм действий «толкнуть, войти и упасть», но мы упали не на пол в прихожей — внизу оказалась простыня с какими-то пёстрыми цветочками повсеместно и круглыми рюшечками по краям. Простыня куда-то ползла. Одеяло, подушки тоже удивляли подвижностью, они без конца шевелили своими мелкими оторочками, облеплявшими моё тело, как ресничные плавнички медузы или даже присоски спрута; тех было так много, что в какой-то миг я даже начал ощущать себя половиной некого восьминого (руко) го существа, хотя и не мог сказать, что в таком ощущении — половиной осьминога — было много эротичного. Но вторые пол-осьминога не унимались. Когда я уставал, они надевали новый комплект эротического белья или приносили большую сковороду, полную жареной картошки, перемешанной с яйцом, грибами и колбасой. Как меж нас, зоологов, говорят, путь в желудок осьминога лежит через мозг.
Так прошла ночь. Потом настал день. Потом снова ночь. Так мы познакомились чуть поближе. Саша Павловна проводила в Комплексе только лето, рядом со своим братом Николаем, к которому, несмотря на всю критику, была нежно привязана. Эту квартиру когда-то получила их мать, учёный ветеринар, так и не дождавшаяся работы по специальности. Саша и Николай приехали в Комплекс уже на её похороны, однако так получилось, что они задержались тут сначала на одно лето, потом приехали на другое, а потом Николай вообще поселился здесь «на постоянно», оставив всё, что имел, жене и двум дочерям. Себе он взял дополнительную квартиру на этой же лестничной клетке и обустроил её под студию-мастерскую с большой библиотекой, посвящённой вопросам науки, религии и философии. Книги достались ему от отца; он перевёз их из Санкт-Петербурга и мечтал, устав от технического изобретательства, однажды и сам написать большой философский труд. Жаль, что в квартире Люцифера мне побывать не довелось, и я даже не представляю, что там находится и как оно выглядит. А со слов других знаю только то, что зимой там было очень холодно.
А вот Саша Павловна холода никогда не любила. Каждую осень она возвращалась в Москву, в тепло своей малой родины, находящейся в районе бульваров. Там, от отца-артиста Христинопольского, у неё оставалась однокомнатная квартира, которую она на лето сдавала богатым студентам-абитуриентам, а зимой использовала в качестве своего зимнего рабочего кабинета.
Не знаю, в каком академическом стиле мог быть оформлен её зимний кабинет, но летний во всём соответствовал кровати. На окне висели присборенные и опять-таки с рюшами занавески, кисейно волновался тюль и чего-то ещё, тоже зыбкое, чему я названия не звал. Некоторую серьёзность окну придавали только театральной торжественности гардины, которые по случаю лета стояли, как каменные колонны, оформляющие вход в храм. То был храм, конечно, природы и природы исключительно летней, это я должен подчеркнуть, потому что вся мебель в квартире была плотно засыпана белыми снежинками. Там везде и повсюду лежали белые нитяные салфетки, вязаные крючком. Они облюбовывали каждую более-менее ровную поверхность. На одном только телевизоре лежал сугроб из штук двадцати, и все белые, ажурные, частью круглые, частью угловатые…
— Вязание крючком фантастически усмиряет нервы. Это я навязала за только последнюю неделю! — И она показала на стопку новых снежинок, накрахмаленных, глаженых, ожидающих только часа раскладки.
Не знаю, что можно сказать про её нервы, но Саша Павловна сразу показалась мне очень спокойным человеком. Даже когда от неё убегала очередная мысль, что случалось довольно часто, она нисколько не переживала, а просто шла за ней, как за нитью Ариадны, пока вдруг не обнаруживала в руках совершенно другой клубок и шла уже в другом направлении. Нет, с нервами у неё было всё в порядке. Не знаю, как с психикой. Она любила поговорить о религии, и меня это настораживало. Мне всегда были подозрительны люди, которые слишком много рассуждают о Боге. Очень уж они похожи на тех, которые слишком много рассуждают о сексе.
Встав прогуляться по квартире, я нашёл под сугробами кружев довольно допотопный компьютер, явно привезённый из-за границы: к латинским буквам на клавиатуре были криво подклеены русские.
— Ты печатаешь? — повернулся я к Саше Павловне. Разумеется, было глупо так говорить, но именно так было раньше принято спрашивать в гостях, когда ты видел у хозяев пишущую машинку. Также следовало ткнуть пальцем в одну или две клавиши и подвигать каретку, проверяя её на мягкость хода.
— Да, — ответила Саша. — Здесь есть мои книги. Ты читаешь с компьютера?
— А ты пишешь? На?
— Нет, ты прав, я печатаю. Мне кажется, что я всегда лишь просто печатаю. Раньше я работала машинисткой.
Ночью, когда мы отдыхали, Саша Павловна рассказала свою историю:
«Я работала в одном известном журнале, но в каком, не скажу, слишком ещё всё свежо, слишком всё болит. Достань сигареты, спасибо. В журнале я печатала на машинке. И была очень счастлива. В журнале со мной работал мой любимый муж. Он перешёл к нам из детского юмористического журнала. Мы познакомились, когда он стал заскакивать к нам, в комнату машинисток, и диктовать с листа свои юмористические рассказики. Все девочки сразу переставали печатать и просто покатывались со смеху, его слушая. Да и сама я, как помнится, находила его материалы невероятно смешными, когда их печатала. Но вдруг его взяли на телевидение, а потом он привез домой вот этот компьютер. Вот с этой клавиатурой. Он поставил его на стол и сказал, что отныне он будет набирать тексты сам. Но потом он увидел, что на клавиатуре нет русских букв. Поэтому поначалу на компьютере печатала я. Потому что я могу печатать вслепую. Правда, когда я печатала для мужа на дому, мне уже не казалось, что он пишет смешно. А ему, в свою очередь, расхотелось мне диктовать. А потом мы расстались. Он ушёл к женщине, которая тоже работала на телевидении. А потом к нам в журнал пришёл новый главный. Он выкинул наши пишущие машинки и всю редакцию посадил за компьютеры. После этого муж ко мне на время вернулся. К тому времени он наклеил на клавиатуру русские буквы и печатал на компьютере сам, один. Но теперь он был очень мрачен. Я спрашивала его: