Страница 48 из 121
— Вы здесь что-то ищете? — спросила меня псевдо-Брыльская, когда я тоже сел за верстак и мы разговорились.
— Я ищу друга, — ответил я, закурив.
— Вы ищете друга? Вы его уже нашли. Меня зовут Саша Павловна, урождённая Христинопольская. Я сестра вон того фантастически ужасного человека, хотя мой отец был артист театра, а его просто токарь-многостаночник.– И она указала дымящимся мундштуком на Люцифера. — Вы знакомы с Николаем? Значит, вы уже видели, какой он человек. Что же касается меня… — Она откинула со лба чёлку и поправила на затылке копёшку красных волос. — Возможно, вы меня не знаете, хотя…
После «хотя» она сделала паузу, видимо, ожидая, что я докажу обратное, а когда я не смог, показала опять мундштуком на Люцифера:
— Он пахнет луком, когда потеет. Он весь пропах луком, как коала эвкалиптом! Вы знаете, что коалы питаются только листьями эвкалипта? Поэтому и не простужаются.
— Возможно, у них нет зимы… — предположил я.
— Нет! Он просто ест очень много лука! А потом ходит босиком по снегу и спит голым на полу, подложив полено под голову, как Рахметов!
— Мне кажется, полено клал Маяковский…
— Но Маяковский же не спал голым!
— Согласен. Маяковский не спал голым на полу.
Саша Павловна вновь закурила и стала выпускать дым тонкой струйкой вдоль по линии мундштука.
— Вы, наверное, ещё не читали мою последнюю книжку? Жаль. Она уже написана. Иван полагает, что моё понимание христианской любви абсолютно революционно, а сама идея увидеть волхвов как парламентариев вообще не встречалась в мировой литературе. Можно я попробую ваши сигареты? Ужас, какие дорогие у нас в Москве сигареты! — Мы поговорили о Москве, в которую она недавно ездила за покупками и по одному очень важному делу. — Скоро я вам подарю экземпляр своей книжки!.. Кстати, у Ивана Годимого есть прекрасные строки, где он восклицает, что сброшюрованные листы книги похожи на крылья некогда вольной небесной птицы. Господи, он такой романтик! Романтик просто от Бога. Он такой же романтик, каким был и сам Христос!.. А Колька … — она потянулась к моему уху. — Колька совершенный мужлан. Вы только посмотрите на его лицо токаря. Он совершенно не чувствует Ивана. Он считает Христа просто каким-то примитивным технарём, будто Христос только то и сделал, что заменил идею прогресса на идею регресса. Нет, не так. Идею регресса на идею прогресса. Вот поговорите вы с ним, а я уже больше не могу. Я вся дрожу от этих «регре» и «прогре». Хотя я ни о чём и не «регре»!.. — вдруг весело засмеялась она, и от этого показалась ужасно милой. Захотелось её поцеловать.
Потом была пауза, во время которой мы молчали. В паузах так принято. В паузах молчат и закусывают. Затем Саша Павловна сунула в мундштук следующую сигарету и разрешила поднести ей огня. Выдохнув дым, она принялась мне рассказывать об Иване, но тут я многое пропустил, потому что смотрел на её грудь.
— С Иваном, — взволнованно говорила она, — мы эти тонкости чувствуем просто кожей. Иван, он истинный аристократ духа… настоящий русский интеллигент… итальянские корни… потомок Чезаре Борджиа…
Чтобы отвлечься, я спросил, кто такой Иван.
— Как? — воскликнула Саша Павловна. — Вы не знаете Ивана Годимого! Не читали? Ах, всё-таки читали. Это хорошо. Он наш с Колькой двоюродный брат. Фантастически великий человек!
Стихи Годимого я, конечно, читал. Читал даже раннего. Моя жена Лима как-то принесла показать коллективный сборник, составленный из стихов молодых поэтов города и села. Сборник назывался «Утренний первопуток». Их, молодых поэтов, там было около сорока. Годимый был представлен стихотворением о молодом герое-строителе паромной переправы Ванино-Холмск. Герой был крутым рабочим и говорил так:
Мой обед — не суп черепаховый,
Мой ватник — не шуба лисья.
Раз в год я рубли с себя стряхивал
Как дуб осенние листья.
Тот, кто помнит, как выглядела советская рублёвка, должен принять этот образ безоговорочно.
Мы всё ещё продолжали говорить о стихах Ивана Годимого, когда Саша Павловна стала очаровательно хмелеть. Её тонкое театрально-артистическое лицо покрыла ровная блестящая плёнка пота, будто она надела на себя венецианскую маску. Влага сверкнула даже в волосах, как алмазная диадема. На глазах эта женщина превращалась в королеву.