Роман на послезавтра

На длинной стене висело знамя пионерской дружины Микулинской восьмилетней школы. Оно было аккуратно расправлено и висело продуманно, как в музее. По бокам его были развешены вымпелы «Победителю социалистического соревнования», «Лучшей бригаде», «Лучшему по профессии» и так далее. Внизу под этой красной стеной была расположена экспозиция самых ярких изобретений Люцифера и Толи. Мне запомнились тяжёлые двухдольные мотолыжи с мотором от бензопилы и автожир (такой мотодельтоплан с вертолётным винтом вместо треугольного крыла). Главным же экспонатом был самогонный аппарат, но он размещался принципиально не на виду. Он был спрятан внутри неработающих котлов, а, по сути, пронизывал всю котельную наподобие системе жизнеобеспечения космического корабля. Можно было открыть сливной краник на котле, и оттуда начинало вдруг капать (зато во второй раз могло не появиться ни капли). Можно было отвинтить один из манометров или снять водомер и вылить оттуда грамм двести-триста интересной на вкус жидкости. Но самое большое количество продукта давал почему-то электрический шкаф. Впрочем, не почему-то, а потому что внутри него всё произведённое разливалось в бутылки. Бутилированное же было свято. Оно шло на бартер.

Самогон, как я уже упомянул, оказался жидкостью интересной. Это из-за бани. Баня к котельной была пристроена сзади, со стороны пожарного водоёма и задумывалась сначала для частного пользования, но, естественно, туда повалил весь посёлок, так что сразу пришлось ввести женские и мужские банные дни. Разумеется, баня тоже являлась изобретением Люцифера и Христосика, а иначе ей не было смысла вообще существовать на земле. В печную топку дрова загружалась автоматически, причем эти аккуратно наколотые поленьями могли быть разными по породам, поскольку баня побочно производила ещё и древесный уголь для кузницы, и очень полезный, невероятной целительной силы дёготь. Дым тоже не пропадал. Он поднимался внутри железного дымохода, как по крекинговой трубе нефтеперерабатывающего завода, и по ходу давал ещё несколько видов чудодейственных лекарственных средств. Заодно он питал энергией всю систему. Небольшая проблема была только в том, что в мужские банные дни самогона требовалось много больше, чем в женские, отчего его качество резко падало. К тому же из-за неравномерности функции «поддай пару» забивался угольный фильтр и происходил перерасход марганцовки…

Демонстрируя уникальность своей многосложной системы, Люцифер то и дело предлагал мне продегустировать её конечный продукт. При этом он призывал добросовестно удивиться тому, что в разных местах котельной получаемая сивуха имеет совершенно различные привкусы — то рома, то джина, то виски, то коньяка, а то зубровки и даже сливовицы. Не пахла она только водкой. Оно и понятно. Потому что водка не пахнет. Другие удивляться отказались. Христосик — сразу и без объяснений, а капитан Альков, избалованный рецептом «220 на 410», ещё немного поговорил. К Люциферу с Христосиком он имел какие-то свои претензии и называл их «шизобретателями-иррационализаторами». Не вдаваясь в проблемы словообразования, скажу лишь, что у капитана Алькова было очень сложное отношение к идее Люцифера создать вечный двигатель, но тут он, кажется, был излишне категоричен. Даже мне, в моём состоянии, ничего не стоило разобраться, что речь просто шла о создании большого промышленного барометра. Объясняя принцип его работы, Люцифер достал с полки и раскрутил обычный школьный барометр — чёрный горшок с навинченной на него крышкой, в которую вставлено стекло. Такие были и у нас в школе.

— Ну-ка, глянем, что тут? — притворно озадачился он, приглашая меня заглянуть внутрь горшка. Вытащив циферблат, он выудил из-под него круглую гофрированную коробочку, медную, запаянную. — Вот скажите мне, дорогой Владилен, хорошо ли вы помните физику? Хорошо. Значит, вы наверняка помните, отчего эта баночка то сжимается, то разжимается. Оттого что на неё давит атмосферный столб, вы согласны? (Дорогой Владилен был согласен). При этом баночка производит определённую работу, прикладывает усилие на стрелку. (Он отследил усилие мысли в складках моего лба). Нет, конечно, сила одной единственной баночки весьма незначительна, а если их миллион? Разумеется, не таких. Медь слишком дорога. А вот таких, алюминиевых… Подойдите, любезный Владилен.

В руке его появилась моя бывшая банка из-под пива. Та самая, которую он забрал на пруду и пытался отпрессовать меж своих огромных ладоней. Эту банку Люцифер вытер о штаны, с силой дунул внутрь, оценив звук на чистоту тона, а затем вставил банку в какой-то странный агрегат, похожий на симбиоз токарного станка и соковыжималки. Нажал выключатель. Банка бешено завращалась, взвизгнула, пискнула, унырнула, и — в нижний лоток скатилась она же самая, но теперь сжатая в гармошку.

— Ну вот. Осталось здесь только отрезать вот эту верхнюю крышечку, откачать воздух и тут же герметично завальцевать. И тогда у нас выйдет полное подобие вот этого. — Он снова показал мне медную гофрированную коробочку, которую вытащил из барометра. — Чтобы завальцевать, дорогой Владилен, у нас есть следующий станок.

Но следующий станок сделал вид, будто не к нему обращаются. Лишь некоторое время спустя он начал скрежетать, стал подрагивать, всхлипывать, раздражённо чихать и пшикать, пока, наконец, не издал весьма странный, непонятной природы, звук, как будто шимпанзе поцелуем рот-в-рот попытался оживить уже мёртвого попугая. Банка с душераздирающим воплем вырвалась из станка и, вращаясь, промчалась по потолку.