Страница 43 из 121
Уже через полчаса все повадки рыбы я знал досконально. С точки зрения спортивной рыбалки (и спортивного зрелища тоже) у неё не имелось в этом мире соперников. Самым сильным в её программе было упражнение с поплавком. Здесь у неё получалось всё, абсолютно всё — кроме только дельфиньего прыжка из воды вверх и обматывания себя в воздухе леской. А когда ей удалось и последнее, я немедленно выкинул на берег здоровенного жука-плавунца, чёрного водяного таракана, отъявленного хищника — как по сути, так и по виду.
Мы сразу друг другу не понравились. Жук злобно жевал нам меня своими челюстями-жевалами, угрожающе махал всеми ногами-вёслами и упорно держал дорогу обратно к воде. Туда он явно спешил поскорей утащить весь припас своего легко усвояемого белка. Будь я корейцем, китайцем или, на худой конец, московским ресторатором, я бы, конечно, с таким деликатесом так легко не расстался. Жука спасло только то, что масла у меня не было, а насекомых принято готовить во фритюре.
С кальмаром бы я, конечно, расправился. Кальмаров очень любила наша старая добрая няня Анастасия Николаевна (она была тоже из деревни отца и умерла у нас дома). Ей очень нравилась московская еда, а больше всего возможность её готовить. Кальмаров она жарила с молодым картофелем, луком, сметаной и шампиньонами. Даже не знаю, что больше её нравилось: сам вкус кальмаров или удовольствие сдирать с этих тушек-чулочков их тёмную кожистую плёнку, обнажая белое мясо. Мясо она настригала ножницами и готовила вместе с заранее обжаренным луком и специями. Потом всё это соединяла с картофелем и грибами, добавляла сметану, затем основательно солила. Солила няня от всей души. Под старость у неё развилась тяжёлая форма гипертонии, из-за чего она переставала чувствовать в пище соль. В последний год жизни она пересаливала всё подряд. И всегда возмущалась, когда ей на это указывали. «А нишо! А нишо и не перешолено. Ишьте-ишьте! Грибы да рыба шоль любят». Всё детство мы с Тоней считали кальмаров такой резиновой рыбой.
Воспоминания меня отвлекли, а между тем наступал уже день. День наступил сразу после утра. Около обеда я вновь перерыл весь рюкзак. Еды не было даже внутри фонарика. Выпитая вчера банка пива подарила две капли влаги. Я насадил её на стебель чертополоха и стал смотреть на неё, как на кукурузный початок. Рот наполнился слюной, но на зубах скрипел алюминий. Я вспомнил себя ребёнком, когда от жадности жевал шоколадную конфету вместе с серебристой фольгой. Вскоре и другие воспоминания, как далёкие, так и близкие, довели мой желудочный сок до состояния полной перенасыщенности. Казалось, ещё немного, и он начнёт выпадать в кристаллы. Уже чудилось, как их острые грани начинают царапать стенки желудка.
Я расстелил свой спальный мешок в тени ивняка и лёг, стараясь ни о чём не думать. Вскоре появились признаки бреда. «Хорошо ловится рыбка-горгонка. Хорошо ловится рыбка-горгонка», — повторял во мне чей-то голос. Он звучал на таких щемящих, знакомых с детства волнах и с такой интонацией, что хотелось чуть ли не плакать. То была интонация литературной передачи для школьников, которая начиналась в четыре часа. Теперь на радио таких нет, а вот голос ведущего остался. Он словно заблудился во времени и пространстве и вот теперь без конца повторял: «Хорошо ловится рыбка-горгонка. Хорошо ловится рыбка-горгонка».