Страница 15 из 41
Пока я молчал, она начала плакать и повернулась ко мне спиной в тот самый момент, когда я сам повернулся к ней и попытался обнять.
— Ну ладно. Не надо. Не надо.
Мне удалось ее развернуть и прижать к себе.
— Ну ладно. Не плачь. Настюха…
Она напряглась, но тут же обмякла. Боясь за крылья, я не мог обнять ее крепче. Когда мы опустились на пол, она рыдала уже в голос, взахлеб, с хрипом и стоном в горле, и так сильно запрокидывала назад голову, что острые жилы на шее ее белели и так же резко белели между ними полудужья гортанных хрящей.
Прошло, наверное, минут пятнадцать, прежде чем она успокоилась и я смог отнести ее на софу.
Чайник на кухне наконец выкипел, с треском стала отлетать эмаль.
— Мы спали, да? — вдруг очнулась она, в точности повторив недавнюю фразу. Принюхалась. — Горим? — И снова уткнулась мне в шею. — Хорошо.
Ее бедро шевельнулось…
Потом мы лежали — я на спине, она на боку — и пальцем собирала с моего живота пот, сгоняя его в пупок. Затем она обмакнула палец поглубже и медленно поводила им по моим губам.
— Чей это пот? — сказала она, а потом лизнула палец сама. — Это наш пот.
Когда я вновь посмотрел на Настю, она уже спала и палец лежал у рта, как забытая соска. Я накрыл ее одеялом и пошел ликвидировать начинающийся пожар.
Глава 6
Таня-горничная вкатила сервировочный столик чуть свет, чуть зимний морозный свет, и после завтрака занялась уборкой. Разговаривала она охотно. А под шум пылесоса, казалось, даже излишне охотно.
Удивительно, с какой легкостью шла она навстречу расспросам — вплоть до того, как долго работает здесь, нравится или нет, какая зарплата, премии, что говорил ей вчера кардиолог и какую оценку по физике принесла ее дочь накануне. Откровенность здесь не считалась государственным преступлением. Конечно, до известных пределов.
— Даже отдел по летающим тарелкам? — Я никак не мог ей поверить.
— На них сидят три человека.
— На них? Или в них?
— Вас интересует лишь это? — посмотрела она на меня, потом на окно и, выкатив пылесос, прикрыла за собой дверь. Я постоял у окна, порассматривал небо, лес, еще раз подивился мертвой трубе котельной и, вжимаясь всем лицом в жалюзи, попробовал разглядеть, куда ведет тропинка.
Вскоре Таня вернулась, молча положила стопку газет и на мой вопрос, где Клавдий Борисович, ответила: «Придет позже».
Прошло уже много времени. Газеты я прочитал, их стопка распухла и повалилась набок, когда я увидел, что дверь открывается.
На сей раз учинен был форменный допрос. Он длился несколько часов кряду. Клавдий не давал отдышаться, долбил вновь и вновь в одно и то же место.
— Простите меня, Константин Сергеевич, — Клавдий повышал голос, — не может такого быть, чтобы один человек видел крылья, а другой — горб!
— Но вы тоже могли их видеть, черт побери! А иначе зачем я здесь нахожусь?
— Не кричите! И прошу вас — без чертей. Ну хорошо. Зайдем с другой стороны. Итак, вы сказали, что первый раз она пришла в ноябре, а последний раз вы ее видели в июне. Шесть месяцев, полгода — большой срок, когда можно многое узнать о человеке. Вы сами здесь пишете: «Я много знал о ней». Так что же вы знали о ней, кроме лишь того, что она проводила лето в деревне. Я спрашиваю: в какой деревне? И что я слышу в ответ? В какой-то, где-то, у кого-то. Ладно. Перейдем на допущения. Допускаю, что летом она не купалась, не загорала. Допускаю и то, что она не мылась ни в какой бане, не проходила диспансеризацию в школе, никогда не была на приеме у врача в поликлинике, не лежала в больнице. Я даже допускаю, что крылья видели только вы один. Никто не видит, а вы такой исключительный.
— Вы тоже.
— А вот обо мне не надо!
Мне показалось, сейчас он стукнет кулаком по столу, но Клавдий лишь поправил очки.
— Допустим, я соглашусь и с этим. Как соглашусь и с тем, что двум близким людям не всегда обязательно обращаться друг к друг по имени и фамилии.
— Я правда не знаю, как ее звали.
— Значит, вы правда не знаете. Вы правда. Вы и правда. Ладно. Не в моих правилах заставлять человека говорить против его воли.
Рот его, скобкой вниз, изобразил тонкую, но стальную дужку замка.
— Не в моих, — повторил он и замолчал.
Металла в этом долгом его молчании было достаточно. Наконец он выудил из пачки сигарету и, не прикуривая, зажал ее между прямыми пальцами. На какой-то миг для меня в этом жесте мелькнула латинская «V», но уже в следующий момент я зримо увидел гидравлические кусачки, ползущие к этой дужке замка его рта. Их стальное противостояние не длилось и мгновения, он кашлянул и, глядя мне прямо в глаза, закурил. Нет, он не буравил меня, не пытался проникнуть в мое нутро, просто взгляд его будто обрывался на роговице моих глазных яблок. Я впервые почувствовал, что такое мороз по коже. Однако ничего не случилось, и Клавдий продолжал: