Страница 16 из 41
Я молчал.
— Конечно, это вопрос деликатный, и я мало рассчитываю на то, что вы мне поможете…
— Нет.
— Что — нет? Ах, нет. Тем не менее получается так, что за вычетом наших пляжа, бани или больницы, была еще одна ситуация и как минимум еще один человек, который не мог не заметить особенностей строения ее тела. Вот ведь какая история. Так что версию с Пигмалионом мы отвергаем. Хотя бы в той ее части, где Галатея с ним остается. Ибо, возможно, оказавшись доступной, она утратила для него совершенство. А может, он даже выгнал ее на улицу! И она тогда пошла по рукам!..
Нога моя дернулась совершенно непроизвольно, и грохот, которым ответила тумба стола, совпал с метнувшейся вправо рукой Клавдия, однако на полпути она сменила направление и заботливо попридержала качнувшуюся панель монитора.
Потом он снял очки, щелкнул пару раз дужками, почесал одной из них под браслетом часов и снова надел очки.
— Ну что ж, раз она ничего не рассказывала, а это «сама рассказывала» есть ваша поэтическая вольность, то и не будем на этом зацикливаться. В том же плане я буду понимать вот эти слова: «А сад наш был как лес — весь дик и девствен».
— Нет, она много говорила про сад.
— Про сад? Про какой? Деревенский?
— Райский.
— Райский? Любопытно. И что она говорила про райский сад?
— Хотите послушать?
— Поверите ли, хочу.
Так я получил передышку и рассказал легенду, которую действительно от нее слышал:
— Значит, так. Легенда про семечко. Когда Адама и Еву изгоняли из райского сада, Ева вернулась к дереву и нашла в траве то самое яблоко. Она выковыряла из него одно семечко и, спрятав за щеку, унесла с собой. Но семечко оказалось невсхожим. Или земля… я слышал лишь ее устный рассказ и не понял, с какой «земля» буквы, с большой или маленькой… оказалась неподготовленной.
По наследству семечко дошло до Ноя. Тот держал его в скорлупе от грецкого ореха, склеенной смолой дерева ситтим. Ной завещал своим сыновьям владеть этим по сорок лет каждому и по очереди. И если за сорок лет семечко не прорастало у одного, то его полагалось передать другому. И так по кругу, по кругу, пока наконец где-нибудь у кого-нибудь оно не прорастет. Пока были живы сыновья Ноя — Сим, Хам и Иафет, — семечко кочевало мирно, проводя свои сорок лет то в знойных пустынях юга, то средь северных холодных лесов, то в высоких горах, разделяющих юг и север. Но потом начались жестокие споры. Именно из-за этих сорока лет. «Сорок лет» для древних евреев — это то же самое, что «сто лет» или «век» для русских, и каждый хотел оставить семечко «на век». О дальнейшей его судьбе известно не так уж много. Большинство легенд связано с тем, где его прятали. Моисей, например, сплетал в глубине своей бороды небольшую корзинку-гамак, где оно и лежало, невидимое снаружи, под подбородком.
Но знали о семечке не только одни посвященные. Потому что со временем в языке утвердилось понятие «семя» — как род, племя, колено, страна и так далее. Сперва в семени Симовом заговорили, что это семечко от Древа познания добра и зла изначально принадлежало и должно принадлежать только им, но вскоре сходные идеи утвердились и в семени Иафета. Его мудрецы говорили, что еще Иосиф Прекрасный выкрал его у своего фараона-иафетянина из династии гиксосов, бывшего когда-то вождем одного племени с берегов Дуная, но плененного хеттами, однако возвысившегося там и ушедшего затем в поход на Египет. Сходная легенда появилась и в Хамовом семени, у эфиопов.
Вот отсюда и пошли войны.
В более позднее время легенда о семечке напоминала о себе всего лишь несколько раз. Один раз — в апокрифе о снятии с креста и перенесении в гробницу Иисуса: семечко выкатилось тогда из его бороды, но Мария из Магдалы незаметно его подняла и вложила в отверстую рану в боку Спасителя. С тех пор христианский мир о семечке ничего не слышал и не услышит, пока Христос не вернется на Землю. Но судить людей Христос будет именно по этому семечку, держа его на ладони. И про каждого это семечко скажет, сколько он сделал в жизни добра и зла.
Также в одной из суфистских школ существует предание, что халиф Осман, зять Мухаммеда, нашел это семечко в Коране и повелел оставить его там навеки.
У тибетцев есть своя версия. Тот глаз Будды, огромный рубин, который в заоблачном гималайском монастыре сверлили тростинкой девять поколений монахов, был высверлен именно для того, чтобы положить туда райское семечко. Вот так. «Все религии его прячут», — сказала она…
— Гм, — сказал Клавдий, опять сняв очки и проведя дужками по своей вогнутой переносице. — И что же она еще вам сказала?