Страница 13 из 41
— А родителям ты не будешь звонить? — с укоризной скосилась на меня Настя, наворачивая с тарелки свое оливье с набросанными поверх оливками и селедкой.
— Оставь хоть кусочек.
— На, глотай, жадина.
У нас был приличный стол. Когда надо, Настя умела готовить хорошо… Но главное — быстро. Она выкидывала с кухни Графа и дважды гоняла меня в магазин. Сосед мой, Коля-алкаш, стоял у входа в метро и заунывно просил купить у него костлявую елку. Цена вызывала у любопытных веселое настроение. Увидев мой взгляд, нацеленный на зеленую жердь, Коля тут же прислонил ее ко мне, вытряхнул из моих карманов остатки денег и заспешил прочь, не забыв отобрать устную подписку в том, что в течение ночи ему всегда «будет», если «не хватит».
Елку я укоротил вдвое, нижние ветки пустил на подмогу верхним. Во всяком случае, когда к нам за луком зашла соседка (я ее звал Мать-двоих-детей, потому что муж так на нее ругался: «Н-ну, м-мать-ть д-двоих д-детей!»), она сразу же догадалась, что это елка. Соседка была в годах, простая и добрая женщина. «Ты это не смотри», — сказала она, нянча в ладони луковицу и маня меня в коридор. «Ничего, ничего. — Она погладила меня по руке. — Главное, чтобы хозяйкой была и любила, а детям это не передается». Под этим она понимала горб.
По телевизору, как всегда, показывали нечто клинически новогоднее. Настя сидела на софе по-турецки, с ногами, и словно в шалашике из накинутого на голову пледа (в комнате еще было холодно). Я сидел в кресле. Посередине — забитый едой и бутылками, тесный, как остров Манхэттен, журнальный столик. Что на нем не уместилось — стояло на бюро. Я просил ее отмечать на кухне, там было и гораздо теплее, и, конечно, без запахов промозглого гаража, но она воспротивилась: праздник должен быть праздник.
Выпив, я почувствовал себя мудрым и проницательным.
— А отец… твой отец, он что… с этой женщиной?
— С Аллой Саввишной? Алла Саввишна просто душка. Она всех и всегда спасает. Сейчас дошла очередь до отца. Ей только в МЧС работать. Самого бы Шойгу поймала на Северном полюсе и согрела между своими белыми грелками.
И она на себе показала, какие у Аллы Саввишны «грелки».
— Нет, они встречают с друзьями. Ну… если не считать Аллы. Они с первого класса дружат, ты представляешь? С самого первого класса. И как соберутся, выпьют, так начинают друг друга «мужик» называть. Это умора. Каждое второе слово — «мужик». «Справедливо, мужик!» — «Правильные речи, мужик!» — «Освобождай тару, мужик!» И еще букву «ж» на французский лад произносят — ну, как в toujours. Они несколько раз в году собираются: на Новый год, на окончание школы и еще… я забыла.
— А он кто?
— Отец? У-у, большой человек.
— Большеум?
— Дурачок. Большеум — это Большеум. А отец — он просто большой такой ум. — Она взмахнула руками, показывая, какой большой ум, и сбросила плед. Лицо ее раскраснелось, вино начинало греть. — По автоматизированным системам… — И добавила с легким нажимом: — В пищевой промышленности. Поверишь, я в школе каждый божий год писала сочинение, когда на свободную тему, — «Мой папа». И лишь однажды — «Мой отец». И мне поставили тройку.
— А мать?
Она нахохлилась и принялась гонять по тарелке ускользающую оливку.
Звонок в дверь закрыл эту тему.
Коля-алкаш явился вместе с подругой — побитого, синюшного вида. Придержав их на лестничной клетке, я взял с бюро запасную бутылку, пересек лестничную площадку, открыл дверь в Колину квартиру и поставил бутылку на пол в прихожей. Иного способа отвязаться от Коли мир еще не придумал.
Дом гулял. Внизу грохотала музыка, наверху гулко топали. Во дворе бабахнули из ракетницы, освещая зеленым светом окно. Истошно завопила автомобильная сигнализация.
Вернувшись в квартиру, я запер дверь на замок, принес из кухни стул и отсоединил проводок от звонка. В последний раз я это делал, когда дочь была еще маленькой и спала днем. Отключил телефон.
За окном опять шарахнули из ракетницы, над зоопарком долго висела рождественская звезда.
— Забаррикадировались, теперь только отстреливаться? — спросила она, уже совсем разогревшись. — Хотя тебе, наверно, и нечем. Могу дать попользоваться.
Настя вскочила, порылась в сумочке и нацелила на дверь изящный газовый револьверчик. Вороненый, с латунными пипками капсюлей.
Ретивое взыграло — я мог утереть ей нос. Не ахти уж чем. Но все же полез на шкаф и снял оттуда старый пыльный пылесос «Ракета» с рваным, замотанным изолентой шлангом — наследство от жены. Не знаю, сохранились ли у кого такие. Внутренности я из него давно вытащил, приспособив под своего рода сейф. Открыв переднюю часть, достал из него завернутый в старые джинсы обрез малокалиберной винтовки.