Страница 12 из 41
Потребовалось время, чтобы, пустив на всю мощь горячую воду, нагреть ванную. Газ на кухне давно горел во все четыре конфорки.
— Эй! Эй! Ты где? — кричала она из ванной, когда я вернулся после того, как выбросил все растворители, ветошь и щетки в мусоропровод. — Эй! Эй! Ты где?
— «Эй» уже тут, — отозвался я в дверь.
— Это ты? Я слышала, кто-то ходит. Слушай, а как тебя зовут?
Челюсть мою потянуло к земле. Она в третий раз забывала, как меня зовут.
— Костя, — прокричал я в дверь, перекрывая шум воды.
— Что?
— Меня зовут Костя. А тебя?
— Что?
— Ты помнишь, как зовут тебя?
— Я Настя. Ты не находишь, что наполовину мы одинаковые?
«Ну, не знаю», — подумал я. Если бы у нее не было крыльев, может, на четверть я бы и согласился.
— Ты здесь? — опять прокричала она.
— Да.
— Я испачкалась. Тут на кафеле какая-то черная гадость.
— Помочь?
— У тебя есть детское мыло?
— Я могу сходить к соседям, у них есть дети.
— А сода есть?
Сода была: от курева и сухомятки во мне постоянно резвилась изжога.
— Я принес.
— Что?
— Я соду принес.
— А-а…
Напор воды стих, выстрелил шпингалет, из ванной хлынул влажный горячий воздух.
— Быстрее входи.
Этого я не ожидал и застыл в проеме двери.
— Да закрывай же ты, горе!
В этой грязной, в серых разводах, ванне она плыла как белая яхта. Белая парусная яхта. С одним поднятым, но сломанным на взмахе крылом и с другим, опущенным вниз, она занимала собой почти все пространство. Наваждение не спадало, даже когда она махнула крылом, прогоняя из края в край ванной волну влажного воздуха. Волосы на мне шевельнулись.
Нет, она не была ни Венерой с острова Милос, ни такой же Венерой, но под именем Афродиты с картины Сандро Боттичелли. Но божественность линий угадывалась во всем: и в изящной голени, и в длинном сильном бедре, и даже в мякоти подколенной ямки… Разве только в плечах напоминала спортсменку — чемпионку по плаванию или гребле. Но не знаю. Девушек с веслом не ваяют из мрамора.
— Ну, и долго ты будешь так стоять? — Она обернулась и подвела крыло к моему носу, вода капала мне на грудь. Два маховых пера были сильно измазаны чем-то черным. Чем-то. Понятно чем. — А теперь отмывай, — как-то даже слишком ехидно сказала она и снова включила воду.
Бог знает, чем можно было отмыть весь этот мазут, кроме как бензином или растворителем.
— Была бы сила — не надо мыла? — снова съехидничала она, когда сода кончилась.
— Это что, тоже твой Большеум?
— Народная мудрость.
Одно перо (к счастью, самое грязное) вдруг осталось в моей руке. Она вздрогнула и, даже не обернувшись, будто вновь обратилась в мрамор.
— Ты все-таки выдрал, — сказала она так тихо и ровно, что из-за шума воды едва можно было понять слова. Но меня словно бритвой полоснуло по всем позвонкам.
Я держал на растопыренных пальцах это длинное, сильное, наполовину еще серое перо, и могу поклясться: большей тяжести никогда в руках не держал.
— Иди. Я сама, — только и сказала она, по-прежнему не оборачиваясь. — Иди. Спасибо.
Я долго не мог найти, куда положить или даже спрятать перо. Убрал сначала в шкаф, в одежду, потом положил в самый нижний ящик бюро, выкинув оттуда ворох черновиков, потом вдруг — то ли в пику своему перепугу, то ли из позы — взял и сунул его в майонезную банку, что стояла на самом верху бюро, в компанию к карандашам и ручкам.
Перо еще долго покачивалось. Высокий и острый парус крейсерской океанской яхты…
После Нового года пошли звонки.
Собственно, начала их Настя. Прыгнув через всю софу и упав на живот, она стала накручивать диск стоящего на полу телефона. Скрестив в воздухе ноги, прострекотала:
— Пап, привет. Поздравляю тебя с Новым, тысяча девятьсот девяносто третьим годом. И я желаю тебе. Я в гостях. Да. У нас тут компания. — Она прищурилась на нас с Графом. — Ты их не знаешь. Нет, кажется, приличные люди. Как ты там? Сердце не качало? Не забудь выпить на ночь пустырника… Ой, ну конечно, на утро. Алле Саввишне привет и низкий земной поклон. Лобызаю ее лодыжки. Ну ладно, пока. Целую.
Она чмокнула в трубку. И этим как будто пробила какую-то пробку, затор с того конца линии. Телефон мгновенно затренькал, она сняла трубку, внимательно выслушала, затем передала ее мне:
— Спрашивают Пещерное Кострище. Это ты?
«В корягу!» — услышал я Санькин голос и отвел мембрану подальше от уха. Потом улучил момент и передал ответные поздравления.