Страница 25 из 65
А теперь, похоже, учиться искусству плавить лёд придётся ей. А чего ждала? Что с момента встречи Марк схватит её в объятия, давно забыв всю горечь её предательства и простив ту обиду? Как она тогда сказала? «Бес попутал?» «Попользовалась, как орудием мести, назло Джонсону?»
Разве поверит Марк, что с Джонсоном они жили, как чужие? После того, как она побежала за него замуж, стоило ему только вернуться на «Каллисто»? Чем, как не безумной любовью, можно объяснить такой поступок? Ею только! Но не к Максу Джонсону, а к Марку Моргану.
Такой болью терзала душу Норы горечь расставания, что она не чувствовала физической боли в свою первую брачную ночь. Позволила мужу раздеть её, делать с ней всё, что хочет. Джонсон не был грубым и напористым, тоже знал, что у неё никого ещё не было, но не получилось у него пробудить желание в молодой супруге. Нора оставалась равнодушна к его ласкам, а когда всё случилось, лежала и отрешённо смотрела на пляшущие на потолке тени от ночника. Он что-то сказал ей, она что-то ответила, думая о своём.
Думала о Марке. Он брал её за руку, и её сердечко трепетало, и мир, будто умытый полуденным ливнем, становился ярким и свежим, полным жизни и красок! А с Джонсоном она жила, точно закутанная в кокон безразличия, и мир виделся, будто через нити этого кокона – серым, тусклым.
И во второй раз было так, и в третий, и в десятый. Нора безучастна оставалась к попыткам Джонсона пробудить в ней женщину, и, посчитав виноватым себя, он перестал с ней сближаться, работал по целым неделям, приезжал на полдня домой и снова уходил в работу. И она старалась забыться в работе, и помогало, дни текли быстрее. Лишь иногда останавливалась и думала с тоской, что это не рабочие дни, а её жизнь утекает в невозврат.
А те редкие часы, когда они были дома вдвоём, ни о чём не разговаривали. Общение сводилось к буднично-бытовому десятку фраз: «Завтрак готов». «Иди обедать». «Давай свою форму, я постираю». «Как работа?» - «Нормально. А у тебя?» - «И у меня нормально». Расходились по комнатам, каждый занимался своим делом, смотрел свой фильм, читал свою книгу.
Так и минули два года. Однажды утром, разливая чай, Нора вдруг увидела, как заметно похудел Джонсон, как смотрит исподлобья, и давно привык отвечать односложно. Не шутит, не дурачится, как это было на «Каллисто», в пору их весёлого товарищества. Сейчас он выглядел опустошённым, потерянным, живущим не своей жизнью.
И осознание того, что она сделала с собой, с ним, подкосило Нору. Она рухнула на диван и разревелась от бессилия, впервые за два года.
- Что нам делать, Макс? – простонала сквозь слёзы. – Как дальше жить?
Он подошёл, нерешительно положил руку ей на плечо. Она уже забыла, когда он последний раз к ней прикасался.
- Не знаю, - сказал тихо, - я-то думал, ты меня, если не любишь, то хоть нравлюсь тебе… Мы же раньше так хорошо дружили. А ты замуж за меня пошла, наверное, чтобы папе доказать, что ты уже взрослая, чтобы от него не зависеть, вот теперь мучаешься. Хочешь – разведёмся?
- Нет! – Нора встала, отёрла слёзы. – Нет, Макс. Давай-ка попробуем сначала, - решила она, - нельзя вот так бросаться нашими судьбами. Мы попробуем, и если у нас ничего не выйдет, тогда расстанемся. Но мне кажется, я поняла что-то, и теперь всё получится.
Джонсон обнял её, и она обняла его в ответ, услышала биение его сердца, подняла голову, увидела улыбку в глазах, и поцеловала его, впервые не думая о Марке Моргане.
А потом позвонили с орбиты, попросили подъехать ненадолго.
- Вернусь, погулять сходим куда-нибудь, - сказал на прощание Джонсон.
И не вернулся. На орбите случился взрыв газопровода, и он, как дурак, как всегда делал, полез кого-то там спасать, и тогда прогремел второй взрыв…
Когда она узнала, орала, как сумасшедшая. И месяц потом лечилась от нервного срыва. У неё стали выпадать волосы, и однажды она схватила машинку и побрилась налысо, как её мать в годы службы. Так ходила целых два года, а потом стала свыкаться, успокаиваться. Волосы стали отрастать, сначала колючим ёжиком, как на «Каллисто», потом она отпустила чёлку, и опять стала думать о Марке. А потом просто перестала стричься, привычно зачёсывала назад и закалывала шпильками мягкие волнистые пряди.
И вот, будто и не было десяти лет, и теперь, когда Марк рядом, так важно, чтобы он поверил ей! Но как это сделать? Она глубоко затянулась, сердито покосилась на полную пепельницу. Которую цибарку по счёту курит?
«У меня же есть доказательство!» - Нора вскочила, осенённая счастливой догадкой. Сигаретный пепел упал ей на колени, она стряхнула его, погасила окурок в пепельнице. Открыла шкаф, достала свою сумку, вытащила из неё ту папку, что дала ей мама Моргана. Среди документов нашлась другая папка, меньшим форматом, а в ней лежала старая исписанная школьная тетрадь. Нора взяла её и пошла в рубку управления.
- Марк! – позвала, входя.
- Ой, как ты вовремя! – обрадовался он. – Последишь полчаса за курсом? Я на автопилот перевёл. Идём хорошо. Нам по пути надо заскочить кое-куда, передать кое-кому кое-что, а потом по крио-капсулам, и спать до Проциона. Ещё сутки полёта на третьей световой пройдём. Щас передохнуть бы, кофе выпить. Подменишь меня?
- Ну, конечно! – Норе так радостно было видеть его в добром настроении, улыбающимся.
- Садись, - велел Марк.
Она опустилась в соседнее кресло, положила на колени свою тетрадь.
- Смотри, - он показал на панель управления, - вот переключение на ручное управление. Ну, на всякий случай. Так-то не надо, следи за автопилотом, да и всё. Но вдруг, мало ли. Если переключишься, - продолжал объяснять, - положи руку на рычаг. Так, потяни на себя. Нора, ну, смелее! – засмеялся он.
Его ладонь легла на её пальцы, сжала легонько, потянула за собой. Господи, это почти забытое, родное прикосновения его руки! У Норы дыхание сбилось, в горле запершило.
- Ты чувствуешь, как идёт? – спросил Марк. – Очень мягко, плавно, учитывай это, не рви резко, поняла?
- Поняла, - прошептала Нора.
Он перехватил её взгляд, неловко кашлянул, убрал ладонь с её руки.
- Через полчаса вернусь, - сказал, - или брата пришлю, если проснулся.