Коллекционер

Зима в Вашингтоне много красивее, чем в Атланте, и сейчас, сидя перед большим окном и наблюдая за падающим снегом, я думаю о том, что мне нравится это время года. Нравится снег, искры, свежий воздух. Нравятся оставленные на белом полотне следы, звон рождественских колокольчиков и запах корицы, а потом так некстати я вспоминаю тебя и хорошее настроение испаряется в стылом воздухе декабря.

Сегодня застыли фонтаны, представляешь, Алан? И это красиво, много красивее кровавых узоров, которые ты рисовал на моей коже.

— Исходя из твоих слов, наш эксперт составил его психологический портрет. Тебе интересно? — Михаэль отвлекает меня от мыслей, вырывая из грустных воспоминаний тихим приятным голосом, и я нехотя отворачиваюсь от окна, обращая внимание на папку в его руке. Мой кофе уже давно остыл, но вкус его осел на языке терпкой горечью. Или эта горечь вовсе не от него? Ведь сейчас Михаэль предлагает нырнуть в твое извращенное сознание, а я не умею нырять на такую глубину. Мне не хватит кислорода и я не смогу выбраться, задохнусь в твоем мире, из которого когда-то сбежала.

Мотаю головой, с ноющей болью в груди глядя на злосчастную папку. Ты мертв, и больше меня ничего не интересует.

— Что ж, на самом деле ничего неожиданного. Он располагал всеми чертами, составляющими темную триаду. Если ты знакома с психологией, то поймешь о чем я.

— Я не психолог и никогда им не буду, Михаэль, — под руку попадается бумажные салфетки в подставке, и я с фанатичной педантичностью соединяю уголки с уголками, чтобы превратить красивый веер в четкую и ровную стопку. По привычке прибираюсь на столе: ставлю пустые чашки в ряд, поправляю их на блюдцах, располагая четко по центру, и смахиваю кристаллы рассыпанного сахара, оставляя стол в совершенной чистоте. Я бы убрала пыль в швах подоконника, но, боюсь, меня как минимум примут за сумасшедшую.

— Нарциссизм, психопатия и вполне четкие признаки макиавеаллизма.

— Не продолжай, — сжимаю губы и смотрю на Михаэля почти с мольбой. Иногда мне кажется, что твоя тень будет преследовать меня вечно, что стоит только повернуться назад, как я наткнусь на твое темное очертание, растаптывающее мою собственную тень в ничто. И на самом деле в этом есть толика правды — ты навсегда останешься в моей жизни, врастешь в нее настолько, что я не буду воспринимать себя как отдельное целое — половинка, оторванная от тебя и брошенная доживать жизнь как придется. — Есть что-то новое по делу?

— Пока мы смогли доказать его причастность лишь к двадцати семи убийствам, включая убийство в Миннесоте и Гринвилле — благодаря прямым доказательствам. По остальным делам выдвинуто обвинение, но пока улик не хватает. Я работаю над этим, Кейт, — словно оправдываясь, говорит Михаэль и проводит рукой по коротким, подстриженным под "ежик" волосам. Не знаю, по какой причине он решил подстричься, срезав очень даже стильную стрижку, но это определенно не испортило его внешность, которую, за совместно проведенное время, я успела выучить до мелочей: небольшой шрам над верхней губой, темная щетина, которой он не дает отрастать, упрямая складка на переносице и усталый, но проницательный взгляд, который все чаще я ловлю на себе. Если бы я не была так поломана, я бы смогла увидеть в нем нечто большое, а пока... пока это всего лишь взгляд.

— Значит, она из Гринвилля? — он понимает, о ком я, поэтому молча кивает и, откладывая папку в сторону, достает из кармана зажигалку. Михаэль не курит — уже, но еще не может избавиться от привычки носить ее с собой. Он чиркает ею, выпуская ровное пламя наружу, и я вспоминаю как адский огонь лизал бетонные стены и заволакивал все вокруг едким дымом. Как скрывал твое распростертое на полу тело и съедал белоснежное платье куколки Кэрол, ставшей твоей последней жертвой.

— Он вырезал весь дом, чтобы забрать ее. Шесть человек.

— Мне жаль.

— Мне тоже. Единственное, что меня успокаивает: он больше никому не причинит вреда.

— Это странно, Михаэль, вы не можете найти его тела, но тем не менее ты веришь в то, что он мертв, — я тоже верю в это, хоть и не могу вспомнить само убийство. Я так искусно создала ложь, что нахожусь в шаге от того, чтобы поверить в нее: взмах руки, удар за ударом, кровь, капающая с моих пальцев, и твой последний вдох. Взгляд, наполненный удивлением и... разочарованием? На самом деле я помню только результат — тебя, лежащего на полу и обезображенного до неузнаваемости. И ничего больше. Мгновения, составляющие твою смерть, выдуманы мной для следствия, ведь они не должны знать, кто на самом деле убил тебя.

— Здесь что-то не так, Кейт, и вот увидишь, я докопаюсь до истины, а пока ты должна решить, где хочешь жить. Выбор за тобой. Как только ты определишься, мы начнем действовать, — я вновь поворачиваюсь к окну и проваливаюсь в мерцание гирлянд, темную стену леса и запах хвои. Я вспоминаю твои слова о том, что иллюзии бьют больнее, чем реальность, и как никогда понимаю их значение. Мое новое имя и жизнь вряд ли излечат выпотрошенную душу, и я, скрытая программой защиты свидетелей, останусь прежней Кейт Стефенсон. Той самой Кейти, которой повезло или не повезло? остаться в живых.

— Миннесота. Там очень красивая зима.

— Ок. Завтра же начнем собирать необходимые документы. И еще, если хочешь, я могу устроить встречу с близкими. Может, ты хочешь увидеть друзей или отчима? — Михаэль откидывается на спинку стула, а я с грустной улыбкой смотрю на зашедших в кафе мамочку с ребенком. Она заботливо стряхивает снег с его шапки, а потом, склонившись, целует его в покрасневшую от холода щеку. Это мило, черт, так болезненно мило, что я с трудом нахожу в себе силы ответить:

— Нет, спасибо, не хочу касаться прошлого.

— Знаешь, в этом деле вопросов больше, чем ответов, и чем дальше я копаю, тем больше их становится. Я ложусь спать с мыслями о Коллекционере и встаю с мыслями о нем же. Это становится навязчивой идеей, — Михаэль ухмыляется, потирая лоб ладонью, а я сглатываю ком в горле, потому что ничем не отличаюсь от него. Я вижу тебя каждый раз как закрываю глаза и даже во сне ты не оставляешь меня в покое. — Я хочу понять его мотивы.