Страница 85 из 113
- Что с того? Всякий рано или поздно находит свою смерть.
- Погоди, дай собраться с мыслями. Мне сложно говорить и размахивать саблей.
- Так не болтайте.
- Нет, я хочу понять! Я убил Мантикора. Хорошо-хорошо, не я, а магия Сагитты, но все-таки согласись, я не стоял в стороне. А теперь ты бьешь меня. Получается, не владение клинком делает колдуна? И магия не дарует неуязвимости от холодной стали? И если Сагитта очутилась в плену…
- Вы опять проиграли, ваше высочество. А все оттого, что у вас язык вперед сабли работает!
Мы ехали дальше, и по мере нашего продвижения горы меняли свой наряд. За отсутствием каких-либо значимых событий я наладился отсчитывать дни по смене растительности. Отзвенела весна, наступило томное и пряное лето. Выше и выше вставали травы: распушил белые перья ковыль, засеребрился мятлик, острые и резкие поднялись лезвия осок. Среди зелени синели васильки, искрились любимые церковниками цветы крестовника, редкими островками розовели душица и буквица. Грозы шли сухие, без дождей: полыхали зарницами, грохотали громами. Сух и душен сделался ветер, в его жарком дыхании чудился мне запах магии. Я вдыхал полной грудью, и чувствовал, как магия струится через горло точно изысканнейшее из вин - вин, в которых лишь недавно я научился понимать толк.
К середине лета травяной ковер вобрал в себя цвета грозового неба, воздух потяжелел от запахов мускуса и амбры – то зацветал шалфей. Его аромат неотступно преследовал нас долгие дни пути, но отгорел и он. Степь постепенно залилась белизной, все раскрывшиеся цветы подобрались один к одному: тысячелистник, сухими ветками которого украшают постель новобрачных, чтобы поддерживать их любовь; и клевер – символ плодородия и изобилия, и пушистый кремовый белоголовник, из которого къертаны заваривали сладкий c медовым ароматом чай.
К тому времени отдельные горные вершины сделались точно старые знакомцы - меня не оставляло ощущение, будто я уже видел такой уступ, похожий на старика с оттопыренной нижней губой, и вот этот, в чьих очертаниях угадывалась принцесса в диковинной короне, и вот эту каменную птицу, в которую, если верить словам Ирги, оборотилась одна нерасторопная хозяйка. Погода стояла жаркая, сухая. Тут и там дотлевали золотые искры соледаго, но краски степи уже блекли, смешивались в единый грязно-бурый цвет - остатки отцветших и высохших растений. Звездопад-месяц был на исходе.
Я наконец уверился, что мы проезжаем знакомые места, и совсем не удивился, когда вдалеке показались первые горские жилища, точно такие же приземистые и кривобокие, какими мы их оставили.
Наш кортеж стал для горцев настоящим событием: из низких дверей гурьбой выкатывались ребятишки, следом пригнувшись появлялись женщины и старики, мужчины отрывались от неспешных повседневных дел и кланялись, даже лохматые псы-овчары, и те были рады залиться приветственным лаем. Однако если прежде сторонние взгляды вызывали во мне желание сделаться невидимкой, то теперь я придавал им не больше значения, чем надоедливым насекомым – пускай глядят, от меня не убудет.
С гор мы съехали на равнину. Города и села сменяли друг друга, на полях селяне убирали овес и лен. Деревья подернулись позолотой – дар месяца аврума, золото, что нельзя украсть. Реки несли свои воды нам вослед. Вечерами впереди сквозили первые звезды в прорехах облаков, да слетевшим с оси мирозданья колесом катилась ржаво-желтая Луна Урожая. Уже не было нужды останавливаться на ночлег под открытым небом – вдоль дорог приветливо распахивали двери трактиры, готовые приютить утомленных путников.
В одном из городков - неторопливом, с сонными окраинами и узкими улочками, где дома жались друг другу и почти смыкались крышами, образуя внизу непроглядную тень, я подал знак остановиться.
- Сегодня дальше не поедем. Ночуем здесь.
Настало время повеселить Госпожу Удачу.
Улица, которой я шел, была такая же мрачная, сырая и тесная, какой я запомнил ее. Однако изменился я сам, и возвратившись к истокам мне было легче осознать свершившуюся со мной метаморфозу. Сколь часто слышал я от людей, будто по мере их перехода из детства в зрелость, мир вокруг точно усыхал: огромные дома становились хибарами, великаны обращались в карликов, а опасные реки оказывались на проверку не глубже коровьего брода. Я возьму на себя смелость предположить, что изменения окружающего мира связаны не с ростом нашего тела, а с развитием сознания. Как по мере взросления наливаются силою ноги, позволяя мерить большие расстояния, как крепнут руки и спина, так и ум наш совершенствуется, приобретая способность удержать больше впечатлений одновременно. И тогда мы перестаем смотреть на вещи как на некий абсолют, затмевающий собой белый свет, а принимаемся соотносить их с другими вещами, коих вокруг обнаруживается несметное множество.
Я и не подозревал раньше, насколько убог был городишко, в котором я родился и провел большую часть жизни. Оставленный мною на год, он едва ли не вдесятеро уменьшился в размерах, захлебнулся в непролазной грязи, задохнулся в смраде сточных канав и улочек, скользких от вываливаемых на них отбросов и нечистот. Я шагал по этим улочкам, ловя себя на попытке прикрыться кружевным манжетом. По колено утопая в грязи, добрался я до памятного дома в Веселом квартале. «Теплое местечко» значилось на вывеске, а для посетителей, не умевших читать, была намалевана скабрезнейшего вида картинка.