Цветок смерти

Та, которую я искал, в Местечке давно не работала, однако служанка подсказала мне, что справится о ней можно в доме под алой вывеской, откуда меня направили в Босяцкий квартал и дальше к Гнилому ручью. Нищета и разруха царили вокруг. Оборванные дети рылись в кучах отбросов, забулдыги спали прямо на земле, в двух шагах от них за корку хлеба продавали себя женщины с ввалившимися от голода глазами. Тени мелькали в тенях, шорохи и шепотки струились мне вослед. Я ускорил шаг и положил руку на рукоять сабли, жалея об отсутствии забияки Браго или размеренного и основательного Драко, один вид которых губил желание ввязываться в драку. Я ускользнул от их опеки намеренно. Мне не хотелось знакомить воинов с этой стороной моей жизни. Существуют тайны, гадкие и постыдные, о которых легко поведать случайному попутчику, и совсем невозможно раскрыть перед людьми, чье мнение тебе небезразлично.

Она ждала меня в покосившемся домишке на окраине, моя постыдная тайна. Шесть лет стояли между нами, шесть лет, которые я не желал ни слышать, ни вспоминать о ней. Годы ее не пощадили. Меня встречала старуха, скрывавшая морщины под толстым слоем пудры, с поредевшими тусклыми волосами, с пергаментной кожей рук, на которых непомерным грузом звенели дешевые браслеты. Ее дряблое тело было облачено в изношенную до ветхости сорочку, оторванное кружево подола волочилось по полу, прореха зияла на рукаве. Ее била дрожь от холода. 

- Ищите удовольствий, господин?

Нагота сверкнула в вырезе сорочки. Я поспешил отвернулся. Не то, чтобы я не видел ее без одежд, но память моя оказалась к ней куда милосерднее прожитых лет. В молодости она была хороша собой, теперь же являла зрелище тем более жалкое, что по-прежнему вела себя словно юная дева: кокетничала и жеманилась, являя разительный контраст между видимым и мнимым. До нашей встречи я думал, что ненавижу ее, но в действительности она давно сделалась мне безразлична. Был ли я лучше нее, полагая себя не обязанным никому и ничем? Был ли умнее, упиваясь значительностью своего жизненного опыта, тогда как она почитала себя простушкой? Смел ли я судить, свысока швыряя краденые аврумы, в то время как она продавала за медяки то единственное, чем обладала?

Я смотрел на убогость окружавшей ее обстановки: на ничтожных комнату размеров, где царила неприбранная постель, на почерневший от чада сальных свечей потолок и столь же темные, но уже по вине сырости стены, которые едва ли можно было счесть укрытием от холода и ветра. Я слушал крысиную возню под половицами – осмелев от затянувшегося молчания, эти твари принялись бродить по своим владениям, и небольшие их лапки издавали чудовищный топот. Запах гнилого тряпья, несвежего тела, мокрой шерсти, старости забивал мои ноздри. Я не удержался, и все-таки укутал нос в кружева.

Странно устроен человек. Не страстью движим он в своих порывах, но страхом. Ни великолепие дворцов, ни ратная слава, ни даже звон золотых монет не смогли окончательно развеять мои сомнения. Но убожество ее жилища и всей ее жизни как нельзя лучше напомнили мне, отчего когда-то я предпочел относительной безопасности борделя свой собственный путь, краткий и яркий: не признавать над собой господ, ни перед кем не склонять головы, быть хозяином своей судьбы, пусть она ведет прямиком на виселицу. Лучше умереть, познав роскошь, чем заживо гнить среди рухляди, постепенно делаясь такой же рухлядью.

Говорят, будто годы меняют людей. Но даже когда мы зарастаем годовыми кольцами, покрываемся коростой цинизма, который зовем здравым смыслом, нечто внутри нас, то, что составляет нашу сердцевину, бьется в прежнем ритме, сообщая его всей нашей жизни: ее признавать над собой господ, ни перед кем не склонять головы, быть хозяином своей судьбы, куда бы она не привела. Возможно, мне не суждено свидеться с Сагиттой, но и тогда я приложу все силы, чтобы исполнить волю колдуньи, потому что однажды познав сияющее великолепие бытия, я уже не сумею не сузить свой мир до четырех стен, как не сможет змея втиснутся в скинутую шкуру.

Я опустил руку в висевший на поясе кошель и вытащил горсть самоцветов. В тот миг я думал, будто этим жестом отрезаю себе путь к отступлению, будто он символизирует принятое мною решение - к чему жалкая горсть драгоценных камней тому, кто дерзнул завладеть казной целого королевства! Но людские поступки содержат в себе много больше, чем одно толкование, этому я научился от северян, страстных до прорицаний и гаданий со всей их многозначностью. Обещая Госпоже Удаче нашу встречу, я думал о предстоящем поединке, думал о жизни, что пусть и помимо воли подарила мне стоящая передо мною женщина в ниспадающем с плеч тряпье. Прежде я относился к ее дару небрежно, но лишь оттого, что не осознавал истинной его ценности. Жизнь и впрямь бесполезна тому, кто не умеет распорядиться ею.

А может, я просто пытаюсь выставить себя в приглядном свете, и в действительности мною двигала не благодарность, а желание откупиться от нее и от своей совести, чтобы никогда больше не встречаться с ней, чтобы не чувствовать себя в ответе за ее судьбу, как она никогда не была ответственна за мою.   

- Надеюсь, вместе с молодостью ты не утратила своей хватки, - сказал я.

Она непонимающе смотрела на меня, склонив голову набок. Меж приоткрытых губ в темной щели рта блестела пара оставшихся зубов. Она напоминала хищного зверька, каких северяне любили изображать на гербах.

- К Кривому Клою, что барыжничает у Кошкиной заводи, не ходи – Клой наобещает золотые горы, но наврет. Пойди лучше к Стано-висельнику. Висельник даст немного, зато не пошлет тебе вслед головорезов.