Страница 3 из 113
- Альхаг, ты настаивал сохранять наше путешествие в тайне, а теперь собираешься подобрать мальчишку. Да мы ничего не знаем о нем. Вдруг его подослали враги. Позволь, я выпущу ему кишки!
- Спрячь меч в ножны. Парень поедет с нами, - повторил варвар, пресекая дальнейшие споры.
Вот так помимо воли я оказался вовлеченным в эту историю. Меня вздернули в седло, а Браго ухмыльнулся и прошептал:
- Свернешь себе шею – окажешь мне неоценимую услугу.
Стоит ли упомянуть, что прежде волею случая я имел дело лишь со спокойными крестьянскими битюгами? Воины же выбрали коней себе под стать: высоких, широкогрудых, норовистых, бешено вращающих глазами, с ногами мощными и сильными. Верно, Браго хотел запугать меня, но весь страх, на какой только был способен, я уже истратил на варвара, и угроза возымела прямо противоположное действие, удержаться на четвероногом чудовище стало для меня делом принципа.
Теперь я понял, почему гвиноты называли себя наездниками ветров: ведомые варваром, воины мчались, будто все ангелы ада неслись за ними по пятам. За день я успел намаяться так, что даже на мысли о побеге не оставалось сил. Да и далеко ли мог я убежать на своих двоих от всадников? Я кулем свалился с коня, которого про себя окрестил Браго, ибо с этим зверем мы питали друг к другу стойкую взаимную ненависть. Откатившись подальше от копыт, я проваливался в забытье - бездонное, как подведенные углем глаза варвара.
Эти глаза преследовали меня во сне. Казалось, своим взглядом Альхаг вытянул из меня душу и запаковал среди своих переметных сумок, ожидая, когда можно будет найти ей применение. И в отдалении от тела душа металась, и стенала, и молила о вызволении. Проснулся я совершенно разбитым, взобрался в седло и бешеная скачка продолжилась. Села и веси, поля и леса сменяли друг друга, не успевая запечатлеться в памяти, все одинаково размытые и будто бы нарисованные, реальностью же сделались дробный стук копыт, свист ветра в ушах и поводья в сведенных судорогой пальцах.
Вечером воины остановились на постоялом дворе. Это было неожиданностью, поскольку прошлую ночь мы провели под открытым небом. И это означало возможность побега. В своей способности скрыться среди домов от кого угодно я не сомневался. Альхаг и прочие отправились трапезничать, меня же оставили на конюшне. Благоразумие подсказывало, что лучше дождаться ночи, когда постояльцы отправятся ко сну. Однако напрасно я внял гласу рассудка. Еще не успела посеребрить небосклон Ночная Госпожа, как в конюшню заявилась Сагитта. Масляная лампа в руках колдуньи качалась и разбрасывала по стенам причудливые тени. В этом колеблющемся свете пучки трав превращались в зазубренные гребни драконов, а высохшие колосья мнились отвратительными многолапыми насекомыми. Я прикинулся спящим.
Следовало ожидать, что церемониться со мной не станут. Женщина присела на корточки и затрясла меня за плечо:
- Поднимайся!
Игра теней породила и еще одну удивительную метаморфозу: колдунья выглядела юной и нежной, сгладилась резкость ее черт, исчезли суровые складки у рта. Ровную и нежную кожу согревал легкий румянец. У Сагитты были высокие скулы и брови вразлет, темные глаза под острыми стрелами ресниц. Волосы цвета воронова крыла растрепались после дороги.
Я поймал себя на том, что через расстегнутый ряд пуговиц смотрю в вырез мужской рубахи. Сагитта не заметила моего взгляда или не придала ему значения.
- Пойдешь со мной.
- Ты покажешь мне райские кущи? – не удержался я от наглого выпада. Сама виновата, запахнулась бы, бесстыдница! Хотя какой скромности можно ожидать от женщины, путешествующей в компании пятерых мужчин?
- Альхаг приказал тебе вымыться.
- Чтобы чистым подать к столу?
Я шутил, но мне сделалось неуютно. Кто их знает, варваров-душегубов, а вдруг и вправду сожрет? Зачем бы еще ему распоряжаться о моем туалете?
Сагитта не удостоила меня ответом. Молча развернулась, двинулась к выходу, не сомневаясь, что я последую за ней. Я и пошел. Темные лошадиные силуэты равнодушно жевали своих драконов с многоножками и фыркали мне вослед. Им хорошо было фыркать, их-то жрать никто не собирался!
Женщина повела меня через общий зал наверх, в одну из комнат для постояльцев. Не будь я взволнован, мне бы здесь понравилось. Комната была несравнима с той берлогой, которую мы с ребятами привыкли называть домом. По правую руку, у стены располагалась настоящая кровать, застланная хрустящим накрахмаленным бельем, с подушками и матрасом, набитым свежим сеном. На небольшом столике напротив громоздились медный кувшин и таз для умывания, за ними отыскалось место для зеркального стекла, отражавшего в отличие от моего блюда светло и четко. Посреди комнаты ждала наполненная водой бадья, от которой валил густой пар.
Сагитта кивнула на кровать:
- Чистая одежда, - и вышла.
Эта обстановка – сразу видно, не из дешевых, и горячая вода, и сменное платье вырвали меня из сонного оцепенения, вызванного усталостью. Некоторые господа любили, когда мальчишки мылись ароматным мылом и облачались в чистое.
Дальше откладывать бегство было опасно. Я огляделся. Не сомневаюсь, что Сагитта далеко не ушла, небось, стережет у двери. Остается окно. Ну, уж этого умения мне не занимать! По-кошачьи я приблизился к окну. Оно выходило в глухой внутренний двор, однако при должной сноровке, цепляясь за трещины в камнях и оплетавшую стену растительность, можно было выбраться на крышу и перепрыгнуть оттуда на соседний дом с каменными горгульями. Любые горгульи лучше участи живой игрушки колдуна!