Рандом

Мысли догоняли меня уже в пути, под шум форсированного до предела движка байка, прожигавшего больную тишину города. Я маневрировал на проезжей части между брошенными машинами. Ехал, не отрывая взгляда от дороги. Темноту Вознесенского изредка пугал свет работающих фонарей. Их осталось не так уж много, но держались они стойко. Если бы я только мог ограничить свое зрение десятком метров впереди, я бы так и сделал. Но как я ни старался, Он прорывался сквозь дыры в туннельном зрении.

Город. Все вокруг, выдернутое из тумана напоминало монохром военных кадров давно забытого архива. И свет моих фар, как растянутый по времени выстрел, тщетно пытался пробить коматозную пелену.

Едва угадываемые контуры фасадов, с черными кляксами провалов, обнаживших чрево благородных домов. Словно пережиток артобстрела дыры, оставленные веерными взрывами бытового газа. Измайловский мост, соединяющий два берега Фонтанки, реки, опрокинутой в туман аварийных канализационных стоков. Чадили прорывами магистралей подвалы домов, отчего казалось, что город растет  прямо из серого дыма. И машины, машины всех размеров и мастей на дорогах, тротуарах. Почти новые, побывавшие в передрягах, сгоревшие, заваленные набок – большие, свирепые звери, ждущие своего часа в темноте. Еще месяц назад между островами непринужденно лавировали прохожие. Те редкие, умудрившиеся растянуть один день на три месяца. Сейчас везде лежали трупы. Бесхозные, забытые, умиротворенные. Однако, невзирая на холод, голод и жажду, вдоль стен еще скользили темные силуэты тех, кому не повезло задержаться в живых.

Стыдно сказать, временами я завидовал им. С шорами на глазах, они видели город прежним.  Бродили в иллюзиях, щедро сдобренных мыслями и чувствами последнего дня.  Повезло тем, для кого он сложился лучшим образом – считай, они умерли во сне. Счастливые.

Двери супермаркета безропотно разъехались в стороны при моем появлении. Недели три как пропал охранник, стойко дежуривший возле входа, сгинул где-то на переходе между работой и домом. Действующего освещения едва хватало на то, чтобы обозначить стеллажи, заваленные товаром. Далеко забираться мне не пришлось – даже если бы в зале царила полная темнота, я пошел бы на голос, катившийся до входных дверей откуда-то слева.

- …и не льщу себя надеждой, что ты понимаешь значение этого слова. Инце… инцепцио… низм. Чтоб тебе было понятно, я скажу – это когда задачки по математике нужно решить с помощью биологии… Вот ты сразу все и понял. Представь себе разные отделы в процессоре, которые занимаются своими задачами. Получают сигналы, обрабатывают и результат передают дальше. Только каждый отдел настроен на собственное восприятие объекта. Игру в сломанный телефон помнишь? Это когда все садятся в ряд и ведущий говорит слово на ухо первому участнику. Быстро и тихо говорит, чтоб непонятней было. Второй участник повторяет то, что ему послышалось. И так до конца. А последний встает и вслух называет то, что до него дошло. Так из груши, минуя уши, суши, слушай, получается какая-нибудь хрюша. Ты можешь спросить, к чему это я тебе все говорю? Вот у меня и возникает ассоциация, связанная с тем, что у нас тут происходит…

Голос раздавался все ближе и ближе. Я нашел Борюсика и Головастика там же, где оставил пару дней назад. Там же, где они, походу, безвылазно сидели месяца три, если не больше. На диване, выставленном на вечную продажу, поджав ноги, храпел упитый в жопу Борюсик. Но Головастику, рассуждающему вслух с самим собой, было на это плевать. Бывший программист, рыхлый парень двадцати с лишним лет, чье белое лицо пробивали кусты словно наспех выросшей растительности, не сразу осознал мое присутствие. Его взгляд, блуждавший по пейзажу за окном, обильно политому дождем, наконец, сфокусировался на мне.

- О! Сусанин! - хрипло сказал Головастик. Он даже попытался подняться, вытянув для приветствия руку, но сопротивление воздуха, не пожелавшего принимать тучную субстанцию, отбросило его назад, в кресло.

- Привет, - не дожидаясь приглашения, я занял кресло напротив, обложенное мягкими подушками, прежде белоснежными, теперь видавшими виды. – Что пьем?

Все свободное пространство между стеллажами и мебелью заполняли пустые бутылки. Здесь было все: коллекционный коньяк гордо выпячивал трехтысячиевровые бока, белыми горлышками тянулись вверх бутылки из-под элитной водки, пузато обтягивали темное стекло этикетки виски. Шампанское и вино местная братия не жаловала, но и им нашлось место – плотными рядами пустые бутылки заняли оборону вдоль окна, как оберег от неведомой силы.

- На виски, смотрю, перешли, - устало сказал я, зацепившись взглядом за початую бутылку на столе.

- Да ну его, этот коньяк, - Головастик прицелился, сорвал со стола стакан с темным напитком, благородным янтарем плеснувшим в борта. – Чего ждешь? Наливай.

Волшебное слово вернуло к жизни Борюсика. Коротконогий, ширококостный мужчина сорока с лишним лет согласно хрюкнул и рывком сел. На испитом, заросшем седой щетиной лице вспыхнул неподдельный интерес.

- Кого я вижу! Амиго-сан! – со свистом пробилось из пересохшего горла. Так же, как его собутыльник, он сделал попытку подняться. И так же быстро был остановлен встречным потоком ветра, вернувшим его на диван. Он плюхнулся на сиденье, по дороге прихватив со стола заполненный наполовину стакан, умудрившись не пролить ни капли.

- Прям циркач ты, как я посмотрю, – усмехнулся я.

- Так ёптить, - удивился Борюсик и вылил содержимое стакана в рот.

Выудив из горы посуды, возвышавшейся тут же, на придвинутом к столику стеллаже, стакан, я плеснул себе на пару пальцев.

- И хули? – вежливо поинтересовался Борюсик, дождавшись, пока я поставлю на стол уже пустую тару.