Страница 86 из 124
Смешно. Они считают, что он – уже не он. Впрочем, вряд ли это как-то ему поможет. Толпа зажужжала, качнулась вперёд… и откатилась назад, когда кто-то сзади произнёс:
- Давайте говорить о Голосе! Давайте славить его!
Женька заорал от неожиданности. Хор голосов возник, будто из ниоткуда, в них звучало торжество человека, который только что открыл лекарство от рака и теперь готовится выступать на симпозиуме врачей. Человека, который был болен, но излечился.
Они стояли позади, все шестеро, серпом, остриём которого был он, Комаров. Моргали одновременно, и зрачки были крошечными, как будто иглой или шилом прокололи привычный порядок вещей.
- Действие даже самого крохотного существа приводит к изменениям во всей Вселенной, - сказали дети, дружно шагнув вперёд.
Нельзя сказать, что реакция собравшихся в зале была для Женьки неожиданной. Они были под кайфом, а значит, могли учудить всё, что угодно. Его поразило единодушие в их рядах. Следовало упасть ничком на случай стрельбы, но Комаров этого не сделал, потому что даже те, кто держали на виду ружья или автоматы, сейчас выпустили их, чтобы прижать ладони к и без того травмированным ушам. Да, у всех у них были отрезаны мочки – именно это беглый пленник увидел у охранника, подсознательно отметив ещё раньше, когда бандиты ворвались в больницу.
- Я не слушаю! Я тебя не слушаю! – голосили они.
Дети шагали, как единый организм. Они миновали Женьку, и тот, справившись с оцепенением, бросился вперёд. Он догнал ближайшего ребёнка, девчонку с пусть и порядком истрепавшимися, но всё ещё заплетёнными в косички волосами, дёрнул за руку, однако не добился даже взгляда. Хор продолжал вещать о чём-то высоком и нудном.
- Послушай, - сказал Комаров. – Ты и твои друзья – знаете какие-нибудь песни? Что-нибудь… популярное. Понятно, эстрада – это не про вас, а в христианских гимнах я не силён, но…
Его взгляд упал на исписанную стену. Женька ткнул туда пальцем:
- Как насчёт этого? Солдат шёл по улице домой! Горланят в любом дворе. Ну, давайте! Они полагают, что я такой же, как вы. И я должен вести себя соответственно.
Любой нормальный человек бежал бы отсюда, сверкая пятками. Но Женю ещё в раннем детстве отличала отчаянная удаль, почти самоубийственная потребность идти грудью на любые баррикады, какие только можно найти поблизости.
Был очень маленький шанс, что его услышат. Бредущие, кажется, способны были внимать только голос в собственной голове, все же остальные, а особенно голоса взрослых, перестали быть для них авторитетом. «И это правильно», - сказал бы Женя-подросток, Женя, в котором бурлила кровь, кидая его в один головокружительный жизненный вираж за другим, но теперешний отчаянно желал, чтобы к нему прислушались.
Ответа нет. Что ж… эта попытка может стоить ему дырки в груди, но он должен попробовать. Выпятив грудь, Комаров заорал:
- Солдат шёл по улице домой.
И, не отставая от него ни на мгновение, будто что-то из его головы действительно посылало сигналы, вступил хор. «И увидел он этих ребят» они пели уже вместе, шагая плечом к плечу. Никто не смел поднять на детей оружие, они рассекали толпу, как лезвие топора гнилое полено.
- Я не слушаю! Не слушаю! - доносилось со всех сторон.
На возвышении возле давно не работающего пульта что-то происходило. Там не паниковали, там шла лихорадочная работа. Подняв голову, Женя увидел, как тот, кого он принял за химика, что-то делает блестящим длинным шилом с ухом Лимона. Это было настолько странно, что он даже остановился, пусть и не прекращая петь. Теперь он видел глаза мужчины; они бешено вращались, а лицо искажала гримаса.
- Быстрее же! – крикнул он.
- Уже всё, - ответил «химик», невысокий старичок с печатью торжественного безумия на лице. – Слышите что-нибудь?
- Что ты там копаешься? – Лимон вырвал из рук врача шило, конец которого, как оказалось, загибался под сорок пять градусов, и с силой воткнул во второе ухо. Жене показалось, будто он услышал, как лопается барабанная перепонка. Он ожидал, что мужчина упадёт и будет биться на полу в конвульсиях, ведь внутреннее ухо – очень тонкий инструмент, а боль от массивных повреждений, которые он сам себе причинил, вряд ли смог бы выдержать обычный человек, но он остался стоять. Даже не вздрогнул.
Только лицо начало меняться. Сначала вечно презрительную мину сменило удивление, потом – блаженство.
- Я ничего не слышу! – закричал он не своим голосом. – Ничего, братья! Никаких голосов!
Спрыгнул с постамента и пошёл сквозь толпу, улыбаясь и касаясь руками макушек скорчившихся бандитов. Они поднимали головы и смотрели ему вслед, будто пробуждаясь от сна. Медицинский инструмент так и торчал из его левого уха.
- Вы больше не будете иметь надо мной власти, - сказал он и ударом кулака размозжил череп ближайшему мальчишке. Кастет на его пальцах обагрился кровью и мозговой жидкостью. Песня оборвалась, оставшиеся дети весело и немного удивлённо спросили:
- Так вы послушаете Голос? Он очень добрый. Он был добр к нам – и будет добр ко всему миру.