Дети радиопомех

Парень растворил дверь.

-  Проходи, пожалуйста! В подъезде холодно. Сядь в кресло, погрейся. Я могу заварить чаю.

Рыжая девчонка, та самая, которую Вадим Нестерович накануне вытащил из-под бульдозера, сделала ровно один шаг, оказавшись по эту сторону порога. Смерив подростка оценивающим взглядом, она сказала звонким голосом:

- Голос есть и в тебе. Только прислушайся.

- Правда? – обрадовался парень. Потом задумался: - Когда я сплю, мне кажется, я слышу его. О, он так прекрасен!

- Прекрасен! – подтвердила девочка.

- Но когда я просыпаюсь, всё исчезает. От этого немного грустно. 

- Постой, - только тут Вадим Нестерович понял, что именно не так. - Сколько тебе лет?

- Шестнадцать.

- Ты разговариваешь вполне нормально, - старик накрутил на палец прядь волос. – Все твои сверстники давно мертвы… прости, если тебя это шокирует.

- Ничего, - мальчик улыбнулся широкой, открытой улыбкой. – Я привык быть не таким, как все.

Он потрепал девочку по голове. Зажёг газ и поставил на плиту чайник. Для профессора наличие в квартире газа стало сюрпризом. Он, наконец, понял, почему здесь так тепло.

- Что там, говоришь, с твоей мамой? – покряхтев, Вадим Нестерович, наконец, выбрался из кресла. Он не чувствовал себя интервентом, вломившимся в чужую квартиру, и это было... необычно.

- Она долго болела. Простудилась, но не хотела выходить на улицу. Я хотел пойти за лекарствами, но она и меня не пустила. А вчера она не проснулась, - лицо паренька было грустным, хотя слёз не было. Мысленно Вадим Нестерович возблагодарил за это все высшие силы. Он задался вопросом, насколько полно мальчишка осознавал постигшее его горе. -  Я прочитал ей все молитвы, которые нашёл в молитвослове.

Зайдя в комнату, старик увидел на кровати тощую женщину, до подбородка укрытую простынёй. На груди её лежала книжечка с посеребрённым крестом, к кровати придвинут стул. Видно, здесь мальчишка и сидел, пока он шуровал на кухне и радовался найденной в глубине ящика чекушке.

- Нужно её похоронить, - сказал он. – Но не раньше, чем всё утихнет. Сейчас на улицу лучше не соваться… там война.

- Один дядька сказал нам с мамой идти домой, запастись едой и закрыться. Это было, когда мы в последний раз были там, снаружи. Шёл большой снег, и все люди прятались друг от друга, как будто играли в подвижную игру. Меня никогда не брали в такие игры, - Семён выразительно стукнул костылями. – Но я не скучал. Я люблю смотреть в окно и читать. Только читать я быстро устаю. А вот смотреть в окно – нет… Война - из-за чего?

- Из-за человеческой недалёкости. Как, впрочем, и всегда. А ещё – из-за меня.

- Из-за вас? – Семён засмеялся. - Вы что, наступили кому-то на ногу и не попросили прощения? Я всегда говорю в таких случаях «извините».

Чайник засвистел, и Семён споро разлил кипяток в три чашки, опустив туда по пакетику заварки. Он порылся в шкафу и достал сушки. Переместив всё это на стол (Вадим Нестерович мог бы помочь, но отчего-то продолжал стоять в оцепенении у входа), он повернулся, вытер руки о шорты и сказал:

- Если это действительно так, тогда я обязан сделать вас счастливее. Хоть на чуток. Наверное, вы чувствуете себя ужасно. Я всегда так себя чувствую, когда делаю что-то плохое. Однажды я украл у мамы деньги…

Он моргнул, как будто где-то в голове игла на вращающейся грампластинке перескочила дорожку, и продолжил:

- Вот сахар. Чем больше его в моей чашке, тем лучше у меня настроение. Может, вам тоже поможет.

- Мир не настолько прост… - пробормотал Вадим Нестерович, а потом замотал головой и с силой ударил себя в грудь. - А, впрочем, почему бы и нет? Я сомневаюсь, сынок, что, задобрив меня и сняв часть груза с моего сердца, ты починишь всё, что сломалось, но хуже от этого не будет. Давай сюда свой чай.

Передав кружку профессору и выставив вперёд костыли, парень наклонился к девочке.

- А ты, кроха? Как тебя зовут?

- Её зовут отныне господином над всякими тварями земными – двуногими и четвероногими, – язвительно сказал старик, но, почувствовав едкую горечь, смутился и отошёл к окну.

- Она такая же, как я, - Семён показал на завязанный узлом рукав, пропитанный кровью, скрывающий культю, бывшую левой рукой девочки. – Мы с ней одной крови. Правда, малышка?

- Жалко твою маму, - сказала она. И Вадим Нестерович почувствовал, как миллионы голосов по всему земному шару сказали: «жалко твою маму». Он повернулся. Карие глаза выглядели осмысленными. Кружка с горячим напитком в маленькой, щуплой ручке казалась самой обыденной и самой желанной вещью на земле. «С ума сойти», - подумал старик. – «Он здесь. Прямо здесь, в этой квартире!»

Семён всхлипнул, выпустив из-под мышки костыль. Он с грохотом свалился на пол.

- Она была очень радушной хозяйкой. Она бы приготовила для нас для всех омлет, сделала бутерброды или сварила бы макароны, - слёзы текли по его плоскому лицу, и не было дамб, которые могли бы их остановить. - Давайте просто посидим и попьём чаю. Все вместе.