Дети радиопомех

Он посмотрел на профессора, и Вадим Нестерович подумал, что за этим столом, исцарапанным, шатающимся, собранным, по старой советской традиции, в какой-нибудь ИК, он не будет лишним. Но прежде, чем сесть в кресло, он отодвинул занавеску и бросил взгляд вниз, на тени, которые, как ему показалось, мельтешили за ней. Это мог быть снегопад, что возобновился после нескольких дней передышки, или одичалый кот, что крался по карнизу. Но там были люди. Орда во всём её великолепии. И в этот же момент он услышал шаги на лестничной площадке и звуки выбиваемых дверей.

- Нужно уходить. Немедленно! – сказал он подростку, который, казалось, ничего не замечал.

- А как же мама?

- Сейчас не до мертвецов. Мертвецы поймут, если их оставят ради спасения живых.

Вадим Нестерович восстановил дыхание и попытался успокоиться.

- Мы всё равно не успеем. Они уже здесь.

Он столкнул со стола и раздавил ногой радио. Помехи, едва слышные прежде, зазвучали почти истерически перед тем, как корпус лопнул под подошвой ботинка.

- Всё, что работает от электричества. Быстрее! Ломай, уничтожай, делай всё, что угодно. Я знаю, вы, подростки, любите всё рушить… а тебе – лучше бы спрятаться под кроватью.

Девочка хлопала доверчивыми зелёными глазами, в которых появилось некое… человеческое выражение. Профессор увидел его впервые с того дня, когда в последний раз, ожидая автобус на остановке, видел вереницы спешащих в школу детей.

Сёма принёс компьютерную мышку и стоял, держа её в вытянутой руке и как будто не представляя, что делать дальше. Пот проступил на рубашке, отстающей от тощей груди, большими бесформенными кляксами.

- Стой. Что это? У тебя на сердце?

Паренёк положил мышку на стол, и, расстегнув рубашку до пупка, показал.

- Кардиостимулятор. Мне в четырнадцать поставили. Это такая машинка, которая…

- О, господи! Спрячь, спрячь его подальше!

В этот момент входная дверь распахнулась. Мужчины и женщины с разрисованными лицами и чёрными зубами заполнили прихожую. «Их безумие прогрессирует», - подумал профессор. Разделяй их толстое стекло, не случись всего того, что случилось за последние дни, он бы нашёл величайший интерес в наблюдении за их повадками, за процессом формирования этногенеза. Глядя в глаза тощему мужчине с лошадиными ноздрями и сросшейся бровью, в котором он с трудом узнал Гену, знатока бородатых анекдотов, большого охотника до варёной гречки и замечательного плотника, который в их первом убежище, доме номер семь по Черемшанской, пересадил всех с пола на табуретки, он показал на разбитое радио, попытавшись в то же время загородить собой подростка.

- Что же делать? – спросил Семён, оглядывая кухню. - У нас не хватит на всех чаю. Может, кто-то хочет какао?

- Механический человек! – заверещал кто-то.

- Нет, я… - подросток засмеялся. – Это просто кардиостимулятор. Чтобы моё сердце не останавливалось. Оно иногда любит поспать.

Вадим Нестерович попытался оттеснить Семёна в глубь квартиры, но, глядя, как трепещут на курке автомата пальцы Гены, понял, что всё пропало. Они ведь в ужасе. Мальчишка, предложивший им какао, стал сосредоточением зла. Он, и все, кто находится с ним в этой комнате, погибнут. Если только…

Профессор схватил трость, стоящую у стены, замахнулся ей на пришельцев. Видно, выражение на его лице было достаточно пугающим, потому как толпа заколебалась. Тогда Вадим Нестерович стиснул правой рукой запястье Сёмы и потащил его в зал, мимо накрытого простынёй тела женщины с усталыми морщинами в уголках глаз, к окну. Орда не отставала ни на шаг. Признавая вожачество профессора, они наблюдали. Знали, что он всё сделает, как надо.

- Что дальше? – спросил паренёк с неподдельным интересом. Ему не было страшно.

- У меня есть план, - пробормотал профессор. - Прости… это не так просто, на самом деле, но думаю, что я навсегда так и останусь трусом.

- Герои тоже трусят, - возразил Семён.  – В книжках, которые я читаю, они иногда такие жалкие! А потом совершают подвиг.

- Но я не из таких, - ответил Вадим Нестерович, - Да и поздно мне становится героем.

- Вы не правы. Стать героем никогда не поздно.

- Извини.

Бросив трость, он сильно толкнул подростка в грудь. Хлипкое стекло в оправе деревянной рамы лопнуло, осколки исполосовали руки старика, усыпали горшок с цветком, который Семён после смерти матери успел уже один раз полить. Костыли с грохотом свалились на пол. Вадим Нестерович не хотел видеть лица подростка. Он хотел закрыть глаза, но веки будто остекленели, отказываясь ему подчиняться. В течение доли секунд мог наблюдать, как за маской детского недоумения и страха там, глубоко в глазах мальчишки появилось… понимание. Он знал, что старый трус не мог поступить иначе. И простил.

Закрыв лицо руками, профессор отвернулся от окна. Орда бесновалась, прыгала, хлопала себя руками по бёдрам. Не смотря на ветер, что врывался в разбитое окно, в комнате стало душно; пахло старой одеждой, мочой и отчего-то луком.