Страница 48 из 50
Всегда.
Вот и сейчас, даже не предполагал, что его тоска может относиться к чему-то более… ммм… важному, чем жизнь или смерть.
Но если Фариан промолчит и сейчас — разрушит чужое, с таким трудом добытое счастье.
— Ты прав, — он опустил голову ещё ниже. — Есть кое-что…
— Что?
Привстав с места, Талиан невольно приблизился — подался вперёд, пытаясь поймать его взгляд, — и Фариан решился. Ткнулся губами в чужие губы. Прижался к ним в отчаянии, прекрасно зная — этот раз первый и последний. Больше никогда Талиан не будет рядом с ним таким открытым и безмятежным. Никогда уже не посмотрит без неловкости. Не спросит, что его тревожит и откуда взялась тоска.
Всё закончится здесь и сейчас.
Поэтому когда спину сжали крепкие руки, а губы разомкнули едва ли не силой, из-под ног улетела земля. Фариан не поверил. Да и как было поверить? Но его целовали так безнадёжно и страстно, прижимали к себе так крепко, что в мёртвое тело вернулась жизнь.
Остановившееся некогда сердце вновь содрогнулось от пульсации. На бледных щеках расцвёл робкий румянец, и воздух — такой бессмысленный раньше воздух — вдруг стал жизненно необходим.
Фариан знал, что ему нужно остановить это как можно скорее. Понимал, что вместе с поцелуем вытягивает из Талиана магию, а с ней — и жизнь. И всё равно медлил. Ведь касание губ было что горький гречишный мёд. Скольжение рук — как на шее петля. Тепло по коже — чистый яд.
Он мёртв, мёртв, мёртв.
Это надо прекратить! Немедленно! Но, милостивые боги, как?..
На глаза навернулись слёзы. Фариан понимал, что утягивает императора за грань, приближает к ней каждым касанием, убивает вернее смертельной отравы или стрелы, пущенной прямиком в сердце, и всё равно… не останавливался. Просто не мог!
Только прижимал ближе. Целовал жарче. Комкал на спине шёлк малиновой туники. Стискивал туловище ногами и забирался пальцами в тяжёлые, налитые золотом кудри.
— Больше не могу… Прости…
Голос Талиан вырвал из омута раздумий. Горячее дыхание обожгло щёку. А в глазах — таких любимых, пронзительных и синих глазах — как в зеркале отразилась его собственная тоска. И боль. И безумная жажда.
Как будто они раньше не знали, что смерть разлучает.
— Это… неправильно. Мне… нельзя.
Император в последний раз провёл пальцами по его лицу — нежно и как будто прощаясь — и отодвинулся. Его трясло. Фариана трясло не меньше. Будто вспыхнувшая во дворце лихорадка за считаные минуты сожрала их обоих.
— Ты уже мёртв. Я ещё жив. Анлетти… — Император устало упал в кресло и вздохнул. — Как мне его простить? Фариан, как?!
— Так, значит, ты любишь и юношей? — спросил он невпопад.
— Нет! Боги, нет! Что в них можно любить?!
Фариан непонимающе моргнул и вдруг насупился.
— А я? А меня ты… любишь?
Вопрос прозвучал, и за долгую минуту молчания в комнату просочилась неловкая, удушливая тишина.
— Как бы тебе сказать… — в голосе императора, обессиленном и приглушённым, явственно звучал стыд, — от мужчины тебе досталось немного. Ты куда больше похож на девушку. Но именно поэтому… наверное, я тебя и люблю.
— Тогда, — Фариан нашёл на столе письмо и развернул его перед Талианом, — давай будем счастливыми. Как они. Хотя бы попробуем?..
— И как ты себе это представляешь? Наше счастье?
Фариан зажмурился, а затем заставил себя посмотреть на императора — на бледную, мертвенную кожу; на посеревшие губы; на глубокие синяки под глазами; на потускневшие, будто припорошенные пеплом кудри — и постарался хорошенько запомнить каждую деталь.
Его прикосновения убивали. Это было неоспоримо.
Прикосновения, но не любовь.
— Я буду твоим мечом и уничтожу любых врагов. Буду для тебя незримым шпионом и расскажу обо всём, что творится во дворце. Буду другом, лучшим и самым верным. Ты никогда не останешься один. Но… — Фариан замолк, собираясь с духом, — любовником твоим я не стану. Не сейчас. Я дождусь, когда вырастут твои дети. Когда состарятся внуки. Когда ты подержишь на руках правнуков. И может быть тогда, в одну из ночей, нежно согрею своей постыдной, ядовитой любовью и уведу за грань, где мои прикосновения тебе уже не навредят.
— И в чём же здесь счастье? — спросил Талиан и посмотрел с грустью.
— Я люблю и любим. Спасибо письму! Даже моя смерть не вынудила тебя признаться, а оно…