Мой предатель — мой любимый

Не счесть воплощений,

Предсмертный твой крик я,

И сон наслажденье!

© мюзикл Последнее испытание — «Изида под покрывалом»

— Нет, ты только послушай, что он мне пишет! — Император с досады стукнул кулаком по столу — чернильница с перьями, стопка бумаг и подсвечник синхронно подпрыгнули — и продолжил читать письмо от тана Кериана: — Сегодня я впервые могу написать вам с полной уверенностью, что выполнил порученное мне задание. Тан Анлетти больше не представляет для вас опасности и впредь представлять её не будет. За этим, будьте спокойны, я обязательно прослежу. Знаю, вы желали ему смерти. Как знаю и то, что он отнял жизнь человека, который был вам бесконечно дорог. Но месть — это не выход. Будьте счастливы, мой император! Будьте счастливы, как счастлив я, и помните: счастливые люди недостойных дел не совершают. — Уперев пальцы в переносицу, Талиан глубоко выдохнул. — И это он пишет мне? Мне?! Своему императору…

Фариан медленно перетёк из формы меча в форму бесплотного нэвия и бесцеремонно уселся прямо на стол. В такие минуты император, честное слово, был просто невыносим. Это здесь, в рабочем кабинете, крушить ему было нечего. Из всей мебели — стол, стул, кушетка и два стеллажа, забитых бумагами.

Разве что спихнуть книги с полок?

Вот только Талиан раньше бросился бы на меч, чем позволил себе повредить хоть один «бесценный источник знаний». Пф!

А так что-нибудь — чайник или подвернувшаяся под руку ваза — непременно полетело бы в стену. И всё равно гнев, не находя выхода, клубился тьмой на дне расширившихся зрачков, бороздил морщинами лоб и заставлял императора до побеления костяшек стискивать пальцы. Тот злился, хотя знал, уже сейчас знал — всё он Кериану простит.

Не сможет не простить.

Не после того как невольно заронил трещину в их браке с Радэной.

— Но ведь Кериан прав. Счастливые люди гадостей против других не замышляют. — Губы тронула усмешка. — Им, представь себе, некогда.

— Фариан!

— А что Фариан? — Он посмотрел императору в лицо, в которое раньше гляделся как в зеркало — обросшее бородой и усами, зрелое, оно больше не походило на его собственное, посмертно оставшееся юным — и пожал плечами. — У тебя нет доказательств вины Анлетти хоть в чём-либо серьёзном. Раз. Ты слишком многим ему обязан. Два. Он по-прежнему нужен тебе и государству. Три. Талиан, хоть ты и говоришь, что ненавидишь его, но продолжаешь любить всё равно. Этот человек заменил тебе отца. Четыре. Мне продолжать?

— Боги! Ну что за гадство? Жалею иногда… Что ты видишь меня насквозь!

Фариан молчал, пережидая очередной приступ раздражения. Годы шли, а император по-прежнему был порывист и подвержен эмоциям, вспыхивал из-за пустяков и путался в том, чего на самом деле хотело его сердце.

Впрочем, Фариан любил его и таким: импульсивным и искренним, самую малость наивным и бесконечно упрямым. Неидеальным.

— Почему ты не можешь его простить? — спросил он, когда Талиан наконец взял себя в руки. — Даже если две личности Анлетти натворили бед, есть и та, что ни в чём не виновата.

Император нахмурился и опустил голову. Но его пальцы ласково сомкнулись на рукояти меча, огладили подушечками сияющие, напитанные магией камни и безвольно соскользнули вниз.

— Он убил тебя.

— Так всё, чего ты хочешь — это отомстить?

— Он убил тебя, — повторил Талиан упрямо.

— Но я здесь, я рядом. И мы… теперь так близки, — Фариан против воли улыбнулся. — Знаешь, до своей смерти я был для тебя никем. Да и… Разве мог глупый и беспомощный раб хоть чем-то помочь императору? Нет. Я тянул тебя вниз. Делал уязвимым и слабым.

— Фа…

— Нет! — Взяв у камней в рукояти меча ещё немного силы, Фариан обрёл плоть — мертвенно холодную, бесчувственную, но всё-таки плоть — и приложил два пальца к губам императора. — Просто дослушай… Анлетти убил меня. Это так, но… Я уже давно не виню его за это. Я его простил. Потому что новый мир, который открылся мне после смерти, оказался прекрасен.

Талиан ухватил его за запястье и, отведя руку от лица, бросил:

— Лжёшь!

Фариан растерянно моргнул.

— Но я на самом деле его про…

— Не лги мне, — произнёс император с горечью и упрёком. — Ты же обещал. Обещал! А я вижу, как ты на меня смотришь. С грустью. И всё время молчишь… Фариан-Фариан… Что-то тревожит тебя. Что-то причиняет тебе боль, но ты молчишь ради меня. И врёшь тоже ради меня. И отводишь взгляд. Снова! И опять ради меня! — любимое лицо исказила гримаса непритворной боли: она легла глубокой складкой на переносице, утянула вниз уголки губ, затуманила синие глаза пепельной дымкой. — Если дело в Анлетти, я убью его. Как бы ни любил! Просто признайся! Признайся наконец, что не можешь простить ему своей смерти…