Синестезия

- Я не в состоянии говорить о нем. По крайней мере сейчас. Слишком... слишком больно.

- Не думал, что ты так воспримешь его смерть.

- Я знаю, что ты думаешь. Что у меня нет сердца.

Он посмотрел на меня.

- Нет, что ты, я так никогда не думал. Ты вечно все неправильно понимаешь.

- А по-моему, это ты всегда делал неверные выводы.

- Давай не будем ссориться здесь, ладно? - попросил Глеб и взял меня за локоть, уводя еще дальше.

- Не волнуйся, он уже не услышит.

Он опасливо отошел на несколько метров. За оградой припарковались кучи машин. Дверцы автомобилей без конца хлопали. Люди уезжали, никуда особо не торопясь, небольшими порциями, по две-три машины за раз. Они почти все были знакомы друг с другом. Я сморгнула слезы. Эти внезапные порывы разрыдаться начинали меня раздражать.

- Что ты планируешь делать дальше? Ты ведь пойдешь работать в администрацию?

- Да, придется. С другой стороны, никто уже не заставит меня туда пойти... Но больше мне деваться некуда. Или сидеть дома. Больше ничего, - я вздохнула, - И знаешь, что самое страшное? Со временем это никуда не денется. Боль будет трансформироваться всю оставшуюся жить, становясь то хуже, то угасая немного, но никогда не уйдет насовсем. Я представляла, как это, терять близкого человека, но не знала, насколько жутко и невыносимо это на самом деле. Потеряй бы я брата... Я бы повесилась.

- Не говори так. Нельзя совершать такие поступки, как бы больно тебе не было. Так, значит... Мы ведь будем видеться в администрации? Знаешь, мы могли бы с тобой...

Я подняла глаза и посмотрела на Глеба так, что он замолк.

- Ты неплохой, Глеб. Есть в тебе и хорошие черты. Но твоя другая половина утоплена в предрассудках и честолюбии, - проговорила я, - И во многом другом. Не думаю, что мы с тобой «могли бы». Я не хочу этого.

- Что ты имеешь в виду?

- Я уже давно хочу тебе это сказать. Я не люблю тебя. Ты мне не нравишься. Никак. Возможно, это тебя заденет, но я не могу лгать тебе. Мы можем быть друзьями, но это маловероятно. Мы слишком разные, Глеб.

- А, - выдавил он, открыв рот, - Что же. Я давно чувствовал, что ты не совсем открыта со мной. Я не дурак, я видел, что ты чувствуешь.

- Но так зачем все это было, скажи мне?

- Зато ты мне нравилась. Я привязался к тебе.

- Я состою сплошь из того, что ненавистно тебе. Ты говорил иногда, что я кладезь пороков, такая же, как мой брат. Ты пытался меня изменить. Но я такой и осталась.

- Это и есть самое прекрасное в тебе. То, что должно было меня отталкивать, тянуло меня к тебе, - сказал Глеб и погладил меня по щеке. Я не отпрянула.

- Поэтому ты предпочел измениться сам?

- Да. Чтобы я не делал, ты и твое сердце не будут никогда принадлежать мне.

- Ты прав.

- Ты любишь его? - Глеб отнял от моего лица руку и посмотрел мне за спину. Я обернулась. Чуть поодаль, у раскидистого дуба стоял Дамир. Я не просила его приходить на похороны, но он пришел. Он держался все время в стороне вместе с Микой. На нем был черный костюм, облегающий его стройную фигуру со всех сторон идеально. И белая-белая, расстегнутая на вороте на две пуговицы рубашка.

Дамир смотрел на могилы, но, естественно, не мог не замечать нас с Глебом.

- Да, - ответила я.

- Но ведь через несколько месяцев он уедет вместе с твоим братом, - возразил Мерцов, с жалостью глядя на меня, - Стоит ли оно того?

- Лучше это будет краткий миг с ним, чем долгие годы рядом с человеком, к которому у тебя внутри ничего не греет, - сказала я и пристально посмотрела ему в глаза, - Извини меня.

Еще один камень рухнул с души. Если они так упадут все, то от облегчения и поднимусь ввысь, чихая на земное притяжение.

Казалось, я шла к дубу целую вечность. Остановилась я в метре от Дамира, чувствуя взгляд Глеба на себе. На кладбище сейчас оставались лишь мы трое.

- Не замерзла? - спросил Дамир, отрываясь от ствола дереве, к которому он прислонился.

- Нет.

- Но я все равно тебя согрею, - он раскинул руки в стороны, и я погрузилась в его объятия. Впервые с той ночи я позволила себе вновь зарыдать.

Но через некоторое время, сутки, больше, меньше, я не следила за временем, глаза мои были сухи, а выражение лица холодное и немного отрешенное. Это была самая удобная маска для того случая, когда ты хочешь скрыть свои чувства. Пустые глаза. Ни тени эмоции на лице.

Кресло отца было очень удобным. Каким и должно было быть кресло человека его образа жизни и профессии, который постоянно сидит и напрягает только мышцы рук, когда водит ручкой по бумаге. Окна были плотно зашторены. Во всем доме окна были скрыты шторами, погружая комнаты в полумрак. Да и раньше никто не стремился раздвинуть все шторы и впустить солнечный свет. Отец давно не заглядывал за шторы на окнах своего кабинета. Думаю, там скопилась тонна пыли.