Синестезия

Никогда еще над Северными Реками не было такого чистого, безоблачного, голубого небо. А я ожидала увидеть тучи и холодный дождь, чтобы он нагнетал атмосферу, как положено. Но, похоже, что день решил избежать драмы, и выдался на редкость чудесным. Это мало кто замечал. Поскольку в похоронной процессии было не на что смотреть. Тебя окружали тела, облаченные в темные одежды, они были повсюду, как живая, шевелящаяся стена. Задрав же голову к небу, ты сможешь заметить его яркую голубизну, которая режет тебе глаза и обволакивает своей красотой. Тебе захочется воспарить к небесам, прочь из этой одноликой толпы, схватиться за что-то, что увлечет тебя за собой все выше и выше. Жаль, что у людей нет крыльев. Я бы с радостью отделилась бы от земли в чистый прозрачный воздух, в котором купалась бы без устали, как в океане. Но ты опускаешь глаза обратно вниз, на черные спины. Твое желание убежать рано или поздно давят реальностью. Суровой, как моя училка математики.

Витя крепко держал меня за руку. На мне было черное строгое платье, которое пришлось купить. У меня совсем не было наряда для такого случая. Я плевала на все принципы и правила, но совесть мне не позволяла прийти на похороны в джинсах. Поэтому пришлось ехать с братом в магазин. И вон оно на мне — черное, атласное, чуть выше колена и с закрытыми рукавами. Неудобства этого платья смущали бы меня, но только не в этот раз. Я была почти ко всему равнодушна. Другой рукой я держалась за край гроба, пока его катили несколько мужчин в черных костюмах по широкой дороге, проложенной от начала и по всему центру кладбища.

Мне хотелось, чтобы была осень. Чтобы все листья попадали с деревьев, и ветки торчали, как скрюченные старушечьи пальцы. Чтобы земля покрылась изморозью, изо рта валил пар. Сейчас небо было подходящего почти осеннего цвета, вот к нему у меня нет претензий. Было тепло, не жарко. Некоторые вспотели в удушливых одеждах. Пару раз я слышала всхлипы и рыдания, и они резали по моему сердцу ножом. Я не плакала. Только не здесь. Только не на глазах других. Я же сильная.

Обрывки воспоминаний о жизни с отцом проносились в моей голове, как будто кто-то прокручивал пленку назад. Я запомнила его голос, его руки, его глаза, что были у него раньше. Когда он был моложе. Когда я была маленькая, а он не был так погублен своей работой. Он проводил время со мной чаще, его не омрачали заботы, он только начинал свой путь. И в то время он видел меня редко, но эти моменты были светлы и прекрасны. Именно эти воспоминания я силилась оставить в своей голове. Не то время, когда отношения между нами начались разрушаться. Об ушедших нельзя думать плохо. Поэтому я должна была сохранить его в своей памяти таким, каким он был когда-то.

Нам говорили, что на похороны прибудет сам мэр. Видимо, у него нашлись дела поважнее. И все-таки без того собралось очень много людей, почти все они были из ратуши. Большинство я видела впервые, попадались и знакомые лица. Я бы не хотела видеть и всех здесь, однако меня никто не спрашивал. Это и их утрата, и неважно, какими бы фальшивыми мне не казались скорби на их лицах. Эти люди мне были слишком неприятны, возможно, это лицемерие мне всего лишь чудилось. Я могла быть крайне несправедлива к ним, или вообще, становилась медленно мизантропом. Но я поднимала глаза на них и нутром чуяла ложь, переигрывание, натянутые маски сожаления и горя. Многим, конечно, жаль было моего отца, однако никто особенно не убивался. Они просто перестарались с эмоциями. Как будто, они и должны были это делать, должны показывать свои несуществующие эмоции. Словно это тоже было частью ритуала.

По сути своей, смерть моего отца — это просто очередная человеческая смерть. Каждый день на этой планете кто-то умирает. Но почему мне так больно?

Им просто не понять, не ощутить на своей шкурой всего спектра моих эмоций, всей палитры чувств. Они только играют. Лишь где-то на поверхности их умов мелькает легкая тень жалости. Через пару дней она исчезнет. А у кого-то глубоко останется кровавый, болезненный след, который никто не сотрется.

Мы достигли места погребения. Яма была уже вырыта. Все приготовления завершились. Я сжала руку брата, да покрепче.

Люди окружили яму и гроб возле нее тесным кольцом. Священник тоже был здесь. Тут мы и должны сказать последние слова усопшему. Я буду ненавидеть этот миг до конца своей жизни. Будь моя воля, я бы молчала. Но такова традиция — люди должны говорить эти последние слова. Они должны выдавливать их из себя со слезами. Так должно быть. Эти слова должны быть хорошими, каким бы умерший человек не был. Я слышала, как многие высказывались в адрес моего отца. Было много произнесено слов, теплых, трогательных и выразительных. Многие не побоялись высказаться. Его коллеги, сотрудники, люди, знакомые с ним. Последними должны были быть родственники.

К этому времени я не успела придумать, что сказать. Повторять чудесные слова других мне не хотелось. Я не могла сказать ничего нового. Да и вообще, я не могла сейчас говорить о нем. Чувствовать на себе чужие взгляды, обращать на себя внимание, запутываться в словах... Когда пришло время, я медлила. Все жаждали услышать от дочери Романова несколько трогательных слов. Но их не последовало. Я просто молча посмотрела на своего брата, и тот понял, о чем я прошу. И сразу эти неодобрительные взоры, прожигающие во мне дырки, эти перешептывания, мысли и молчаливые призывы стыдиться. Неужели они не могли понять, что я и слова не могу связать? Мне не все равно. Его смерть ударила по мне больнее, чем можно было ожидать. А они подумали, что я неблагодарная, бессердечная дочь. Напряжение в семейных отношениях ничего не значит, я уже это поняла. Но они этого никогда не поймут.