*цена прошлого#

Тут уже вся палата обрушила на него весь свой запас беспрекословного мата, и желание говорить у него пропало напрочь. А потом мне сообщили, что я выписан и после обеда надо будет покинуть санчасть.

Я прощался со всеми, желая им самого главного – здоровья, конечно, и в сотый раз благодарил за доброту. Петруха, который за это время уже успел выписаться, напиться, отсидеть в ШИЗО и снова лечь с повышенным давлением, был сегодня на редкость грустным.

– Ну давай, дружище, – я крепко сжал его руку, – спасибо тебе самое что ни на есть человеческое! В натуре… блин… правда, спасибо.

Петруха улыбнулся и молча кивнул.

– Слушай, а где Светлана, не знаешь? Куда она пропала? Тоже надо зайти поблагодарить по-любому.

– Ее уволили.

– Э… – я хотел что-то сказать, но подступивший к горлу ком не дал мне этого сделать.

– По сокращению.

– Как… Но я хотел… Надо же. Она столько для меня сделала.

– Вообще, изначально это я ее попросил.

– Ты?!

– Ага, – Петруха предложил мне присесть. – Она отработала здесь двадцать лет, мы знакомы еще по первому моему сроку. Хорошая женщина, душевная. Вот я, как говорится, и воспользовался старыми связями. Говорю, мол, ты глянь на пацана, загнется же, надо спасать…

Меня передернуло как при ударе током.

– …в общем, убедил ее, что к тебе надо подойти не как к обычному пациенту. А у нее сын твоего возраста. Конечно, она не смогла пройти мимо.

– Она спасла мне жизнь.

– Пожалуй, да.

– Спасибо ей.

Я собрал оставшиеся вещи и уже через час был в лагере.

 

######

 

Лето стояло жарким, палящее послеобеденное солнце накаляло воздух так, что тяжело было дышать. Ветра не было, штиль. Я шел, слегка опираясь на свою красивую трость, и отвечал на удивленные взгляды добродушной улыбкой. Мы не были знакомы лично, но многие знали меня в лицо. И в ноги. В две ноги, поэтому появление у меня третьей деревянной вызывало у них вполне оправданное удивление. Но я относился к этому спокойно. Вообще, к своей болячке я уже относился с легкой долей иронии, если не сказать сарказма. Жизнь заставила. Увиденное и пережитое в этой адской больнице, безусловно, наложило на меня свой отпечаток. Так что, вернее, смерть заставила.

Отряд почти не изменился, и когда сопровождающий сотрудник закрыл за мной локалку, у меня начало складываться впечатление, что я никуда и не уезжал. Это чувство окрепло, когда я открыл дверь барака и зашел внутрь. Те же люди, те же лица. Моему новому внешнему виду они тоже удивлялись недолго и уже через пару часов вели себя так, будто знали меня таким всю жизнь.

Вечер. Ночь. Утро. Нет, я точно никуда не уезжал. Дни летели, месяца отсчитывались, срок шел. Да, контингент изменился. Многие, например, кольщик, освободились, кого-то перевели в другие отряды, приехало немало новеньких, но это были мелочи, и они не выделялись на общем фоне. Атмосфера была прежней. Твое сердце быстро ловило ритм этого места, и ты становился с ним единым целым. И хоть все ходили в одинаковой черной робе, по звуку шагов, мелькнувшей тени, темпу и тональности кашля я мог безошибочно определить, кто стоит у меня за спиной. А нас было более ста человек. Я знал, кто ляжет спать после завтрака, а кто проснется только к вечерней проверке, кто по субботам ходит в библиотеку, а кому магнитные бури обостряют хондроз. Телевизионные пристрастия, скорость мытья в бане, да иногда даже вопрос задавался для формальности – ответ я уже знал.

Конечно, никто специально этого не учил, но когда ты находишься с человеком двадцать четыре часа в сутки хотя бы месяц, ты знаешь о нем все. Ну, или знаешь, что он что-то скрывает, но это уже совсем другая история. Так вот, если эта самая система давала сбой, ну, например, в виде изменения режима дня или сорта приправы, это вызывало к нарушителю очень много вопросов: «Ты не заболел? Ты че погнал? Из-за девушки, да? Да ни гони, дождется!». А если куриная приправа придется по вкусу, то уже через месяц все дружно будут утверждать, что всю жизнь ты ее и ел.

Наши местные каталы уже на следующий день позвали меня к себе. А когда услышали категоричный отказ, заморгали ничего не понимающими глазами и, пожав плечами, ушли в полной растерянности. Ничего, привыкнут. Я же привык. Игра больше не вызывала во мне никаких эмоций и душевных терзаний, а то что игромания неизлечима – это бред. Или оправдание. Человек ко всему привыкает.

Даже к гимну Российской Федерации. Забавно. Если раньше его звучание порождало во мне самую настоящую ненависть, то сейчас мне было все равно. Самым натуральным образом. И если раньше я, матерясь, подскакивал каждые шесть утра, только услышав про «священную нашу державу», то сейчас мог спать сном младенца, даже не просыпаясь.

Я помнил, что у меня есть друг, я не забыл. Просто думал, он сам ко мне придет, встретит этапника, так сказать. Не знать о моем приезде он не мог – курсовка с информацией о вновь прибывших обходила весь лагерь, так что, подождав еще пару дней, я пошел к нему сам.

С легкостью обойдя все посты, я пробрался на территорию чужого отряда и, на ходу приветствуя старых знакомых, пошел туда, где жил Руслан. Но его там не оказалось.

– А где Русик? – молчание длилось чуть дольше, чем должно было, в обмене взглядами читалась растерянность – мелкие странности сразу привлекли внимание. Я сразу понял, что-то здесь не так.

– Он теперь в другой секции живет. Как выходишь, направо и до конца.

Я знал, что это за секция. Смешанная. Наряду с черными здесь жили и красные. Вот только не каждый черный будет там жить – за ним должен был быть серьезный грешок.