Страница 47 из 103
– …и вот после третьей ходки выхожу я по звоночку на свободу золотую. Солнышко светит, весной пахнет, ма! – он как настоящий джигит громко чмокнул сомкнутые в горсть пальцы. – Встречают меня пацанчики, братва лихая, машин понаехало – джипы, мерсы, кроссоверы, все сигналят, шампанское рекой…
Он в два глотка осушил кружку чифира и попросил добавки, закинув в рот горсть леденцовых конфет.
– Мы поехали в «Океан» – лучший на тот момент ресторан в городе. Пацаны получали с него половину выручки. Он был практически наш, и хозяин всегда держал для пацанчиков отдельный столик. Он был уже накрыт, и когда я присел за этот ураган, от обилия блюд зарябило в глазах: утиные шейки, куриные грудки, клешни краба, фуа-гра, тирамису, жюльены, вино двух видов… Посмотрел я на все это и говорю: «Братва, ну что же вы меня изысками заграничными балуете! Принесите двести пятьдесят грамм водки и свежеподжаренного годовалого поросенка!».
Кто-то из слушающих удивленно крякнул, а дед продолжил:
– И вот выходит Мариночка, моя любимая официантка, маленькая, миниатюрненькая, м-м-м, каких я люблю, блондиночка с голубыми глазами, одетая по высшему разряду – юбочка, туфельки, все, что надо, и выносит на красивом подносике хрустальный графинчик водки и золотисто-поджаренного годовалого поросенка с яблоком во рту…
– Стоп, стоп, стоп! Тормози, старый. Ты че плетешь? Маленькая девочка на маленьком подносике выносила годовалого поросенка? Ты че, с дубу рухнул?
Начались споры, ругань, дед упорно не соглашался с тем, что годовалый поросенок на маленький подносик никак не влезет, и когда они уже перешли на крик, было решено проверить все по факту. Все начали собираться, и я, накинув фуфайку, последовал за ними.
Благо дойти до свинарника больших проблем не составляло, и мы зашли туда во главе с дедом, шагающим бравой, уверенной походкой:
– Слышь ты, иди-ка сюда. Покажи нам годовалого поросенка, – сказал он главному свинарю и упер руки в бока.
– Годовалого? – растерянно переспросил свинарь. – Ну, вот… – и показал на огромного волосатого хряка, шириной с ванну и весом, наверное, килограмм сто пятьдесят, вальяжно развалившегося в луже. Хряк что-то жевал и, как будто услышав, что заслужил чье-то внимание, повернул к нам свою грязную морду.
Дед с хряком смотрели друг на друга, не моргая, довольно долго, и наконец дед сказал:
– Ты охуел. Ему лет шестьдесят.
Все просто попадали со смеху, а ничего не понимающий свинарь захлопал глазами и сказал, чтобы мы уходили, пока мусора не спалили.
Подобных уникумов в тюрьме было много. Они всю сознательную жизнь провели за решеткой, лишь изредка выходя на свободу, но через месяц-два возвращались назад. Они толком и не видели жизни, знали о ней понаслышке, по рассказам других людей.
Пересидки. Тюремная система накладывает очень большой отпечаток на психику. А поскольку психика у всех разная, то порой в результате получается просто гремучая смесь. Этот дед был одним из таких примеров.
Но были и другие личности. Настоящие личности – закаленные, сильные и, казалось, совсем без слабостей, с таким железным характером и силой воли, что можно горы свернуть. Вот только гор в тюрьме не было. А смогут ли они преодолеть те кочки, что встретятся им на свободе? Приспособиться к жизни на воле, по сути, новому для себя миру – вот это большой вопрос.
В нашем отряде жил человек, у которого, как и у меня, было двенадцать лет срока и посадили его тоже в девятнадцать. Сейчас ему было тридцать один, а до звонка оставалось меньше года. Мне было интересно проводить с ним этакие параллели сознания.
– Ну и как? Столько лет за плечами… Даже не знаю, как правильно спросить… Как ощущения?
– Ощущения? – он добродушно улыбнулся. – Честно? Да никак! Никаких ощущений нет. Оглядываешься назад, ожидая увидеть там свой тяжелый и опасный жизненный путь, а там… ничего. Как будто ничего этого не было. Одиннадцать лет пролетели как один день.
– Одиннадцать лет – один день?
– Поверь мне, да. Рассудком я понимаю, что это очень много, что за это время я мог бы устроить свою жизнь – заработать денег, жениться, собрать ребенка в школу, закончить институт, да не один… Что свою жизнь, весь свой третий десяток, лучшие годы своей жизни я бездарно растратил. Они превратились в ничто, я их даже не ощущаю. Столько потеряно и упущено… Я просидел столько, сколько прожил на свободе. Да! Что ты на меня так смотришь? Отними от девятнадцати двенадцать. Много ли ты помнишь о себе до семи лет? То-то же. Так что можно сказать, я просидел полжизни. Ее сознательную часть. Как раз те годы, когда в человеке закладываются принципы и ценности. Знакомство с жизнью проходило в тюрьме, – он секунду смотрел перед собой отсутствующим взглядом, а потом улыбнулся и продолжил, – но это рассудком. Если в это углубиться, можно с ума сойти, таких я тоже видел, поэтому аккуратнее с самокопанием. А по ощущениям… как будто вчера посадили. Не знаю, почему. Не могу объяснить. Не поймешь, пока сам не почувствуешь.
– Да уж… Давай, короче, чифирнем, а то голова уже пухнет.
– Ты что, чифиришь? Зачем?
– Ну как зачем? Чтобы взбодриться.
– Эх, завязывай. Вот раньше, когда годами сидели в холодной камере, в натуре надо было взбадриваться, иначе боты завернешь. А сейчас для чего ты чифиришь? Баловство все это. Так, понты для фарса. Смотри аккуратней, это тебе не шутки.