Страница 44 из 103
Бог дал – Бог взял. Никто не скажет лучше, всему порядок и закон. Когда стрелял, я знал, что будет тесным внутри столыпинский вагон, – напевал я про себя, сидя в купе того самого вагона. Хоть песня и не совсем соответствовала моей действительности: что он будет настолько тесным, я не знал и никогда ни в кого не стрелял, но пронимала она меня до глубины души. Да уж, сидя на диване, этого не поймешь, хоть заслушайся.
Нас было одиннадцать человек. Одиннадцать душ, лишенных свободы, нас увозили за сотни километров от дома. Кого уже не в первый раз и даже не во второй, а у кого-то эта командировка была первой. Я смотрел на их лица в полутьме мигающей лампочки, а стук колес уносил меня в детство, стоило только закрыть глаза. Лето… дача… электричка… счастье…
– На выход готовимся! Сумки не забываем! Скоро приедем, – прокричал конвоир на весь вагон.
Глаза открылись. Зима… зона… электричка… Когда двери вагона распахнулись, и я спрыгнул на перрон, мне в глаза ударил луч прожектора и свет вокзальных фонарей.
– Ну, чего встал? Бегом в машину!
Ночь. Пустой перрон. Метрах в двадцати, стуча мотором, стоит покрытый инеем автозэк. Живой коридор из людей в пятнистой форме. Автоматы. Собаки. Когда картинка восстановилась, я схватил сумку и побежал к машине. Сильно крутить головой я не рискнул, но успел заметить, что вдалеке возле здания вокзала стоит группа людей – парней и девчонок, совсем молодых. Наверное, школьников. Они просто стояли под фонарем и смотрели на нас. Видимо, в этой деревне не было никаких развлечений, кроме как прийти ночью на вокзал и смотреть на зэков.
Когда последний заключенный поднялся в машину, за нами закрыли дверь на три засова, и мы тронулись в путь. Ехали мы недолго, мой опыт подобных поездок уже позволял вычислить примерный километраж, и минут через сорок, то есть километров через восемнадцать, мы добрались до лагеря. Заскрипели ворота, раздался лай собак… Вот она – зона.
Мы сидели на корточках в железном шлюзе и вставали, как только слышали свою фамилию. После сверки с фотографией и проверки данных объявили, что сейчас будет произведен обыск и, выстроив нас в одну колонну, открыли внутренние ворота. Когда зашли на территорию лагеря, у меня перехватило дыхание. Бескрайнее небо без клеток и решеток, открытое свободное пространство без кирпичных стен после полутора лет катакомб сводило с ума. Интересно, что же чувствует человек после трех лет камерной системы… После пяти? Десяти? Наверное, небо просто падает на него. А что же тогда будет, когда освобожусь?
– Сумку на стол, одежду рядом.
Стоя в трусах перед большим толстым дубаком, я выкладывал все из сумки на широкий грязный помост.
– Не положено… не положено… – отточенным движением он смахивал мои вещи в большой белый мешок.
– Белье-то постельное почему не положено?
– Вам все выдадут.
– А кофта? Кофту-то оставь, зима же, холодно.
– Кого? Ты что в санаторий приехал? Какая тебе кофта?
Опустошив, наверное, половину моей сумки, он перевязал мешок веревкой и повесил табличку с моей фамилией.
– Ваши вещи будут храниться в вещкаптерке, – он посмотрел в мою карточку и расхохотался. – Заберешь после освобождения!
Н-да, что останется от моей кофты после десяти лет хранения в какой-то сырой каптерке? Очень смешно.
Потом нам выдали робу, которая была так «искусно» сшита, что подошедшая по длине непременно жала в плечах, а если сходилась в поясе, то едва закрывала щиколотки. Материал был не зимний и даже не демисезонный, так что я уже замерз. Прилагаемая фуфайка особо не выручала.
– Не отдам! – монотонный покой нарушил молодой парень, судя по всему, тоже первоход. Он стоял, вцепившись в свое большое синтепоновое одеяло, и со злостью поглядывал на окруживших его ментов. – Оно мое! Мне его мама привезла!
– Твое только то, что насеришь. И то, пока летит, – вытаращив глаза, поучал его усатый дубак. – Ты зэк! Твоего здесь ничего нет, все казенное. Так что давай по-хорошему.
– Зря это он. Из-за какой-то тряпки, – вполголоса проговорил стоявший рядом со мной мужик с аккуратной прической, судя по всему, не первоход.
Увидев, что добровольной выдачи не будет, усатый коротко кивнул, и парню скрутили за спиной руки. Одеяло упало на пол.
– Костюм спортивный с него снимите! Да и футболку заодно.
– Спортивный костюм разрешен! Я в УИКе читал! – вырываясь кричал парень.
– Только темный.
– Так он черный!
– Вон нашивка цветная.
– Да блин… Она же маленькая. А футболка? Футболку-то почему?
– Нехрен рыпаться было! Еще подергаешься – в нулевку утащим.
Но парень уже не дергался – он стоял раздавленный собственным бессилием и, как загнанный зверь, смотрел на них с нескрываемой злобой. Абсолютно бессмысленной, но с осознанием неминуемой безысходности, такой отчаянной.
После обыска или, вернее, шмона нас отвели в карантинное отделение, как его здесь называют, этапку. Это был одноэтажный барак с небольшой прилегающей территорией, огражденной высоким забором.
Мы приехали ночью, так что в темноте, да еще и опьяненный кажущейся свободой, я не смог толком разглядеть лагерь. Но ничего, успеется, в этапке нам предстояло пробыть десять дней – якобы адаптация перед выходом в зону.
Когда мы зашли в барак, то увидели, что он забит под завязку. Народу было много – определенно больше количества шконок. Встретили нас душевно: заварили несколько литряков чая и в легкой беседе расспрашивали, кто откуда приехал, и кто сколько сроку привез. Оказалось, что, как и в СИЗО, здесь спали по очереди, и нам, уставшим с дороги, уступили место на ночь.